———

¹ Лейб-гвардии Семеновский полк, в котором служил А. В. Чичерин, выступил из Петербурга в поход к западным границам России 9 (21) марта 1812 г.

² В дневнике и письмах А. Чичерина сохраняются даты старого стиля.

³ «Светлейшим» в армии называли князя М. И. Голенищева-Кутузова, ставшего 8 (20) августа 1812 г. главнокомандующим.

⁴ Этот случай был отмечен М. И. Муравьевым-Апостолом: «По предложению полковника Семеновского полка А. А. Писарева главнокомандующий спокойно провел ночь в палатке поручика 9-й роты А. В. Чичерина». (М. И. Муравьев-Апостол. Воспоминания и письма. Пг.. 1922, стр. 34 — 35).

⁵ Некоторые дворяне в Белоруссии охотно присягнули Наполеону и снабжали его армию продовольствием и фуражом. После вступления русских войск в Могилев губернский прокурор Вакар был уволен, а архиепископ Варлаам, приводивший духовенство Могилевской губернии к присяге Наполеону, лишен сана.

⁶ В Юхнове были сосредоточены отряды Дениса Давыдова. Многие местные крестьяне участвовали в партизанской войне.

Из воспоминаний Н. Митаревского

По утру в субботу, 24 числа, заняли мы настоящую позицию, против селения Бородина, между деревней Горками с правой стороны и люнетом или батареей на возвышении с левой; батарея эта занята была корпусом генерала Раевского... С самого прибытия к армии фельдмаршала Кутузова распространился слух, что будет генеральное сражение. Теперь не было никакого сомнения, что настала решительная минута, что с нетерпением ожидали и желали все, от генерала до солдата, тем более, что беспрестанное отступление наскучило до крайности. Все в один голос роптали: «Когда бы нас разбили — другое дело, а то даром отдают Россию и нас только мучают походами». Таков был общий голос.

...Приготовлялись к сражению, но приготовлений у нас только и было, что ослабили заряды в ящиках, отправили назад запасные лафеты, дроги и очистили орудия. По обыкновению, лафеты у нас были нагружены чем попало: мешками с овсом, сухарями, тортами, скребницами и сеном. Особенно дорожили мы овсом, давая его лошадям только в экстренных случаях. Так как нам нечего было делать, то артиллеристы и пехотные офицеры собирались в кружки и толковали о предстоящем деле. Все предполагали, что будет славное дело. Наполеон и его солдаты — не шутка! Ну, да какая надобность! Как будто мы и не видали их?..

...На рассвете 26 числа, в понедельник, на левой стороне от нас, грянул пушечный выстрел. — «Ого! начинают!» — отозвался кто-то из офицеров. — «Не пора ли подыматься». — «Нет, рано еще, — сказал штабс-капитан, — до нас еще дело не так скоро дойдет, можно и полежать». Это замечание, слышанное мною сквозь сон, было для меня очень приятно, потому что я поздно возвратился из фуражировки и теперь мне страх как хотелось спать. Выстрелы начали усиливаться и приближаться. Фельдфебель подошел к биваку и объявил, что приказано запрягать лошадей и строиться...

...Поевши и закурив трубки, мы вышли. Орудия были сняты с передков. Впереди сошлись мы с офицерами своих полков, стоявшими направо и налево в батальонных колоннах. Рассматривали, насколько было возможно, позиции, разговаривали, шутили и смеялись.

...Вскоре загремела сильная канонада на люнете. Нашей роте велено было взять шесть орудий на передки и идти к Бородину. Спустившись с возвышенности, мы повернули влево и, на довольно крутом, хотя и небольшом овражке, выстроились правым крылом к Бородину, а левым к стороне люнета, снялись с передков и приготовились. Вскоре показались огромные неприятельские колонны; они шли прямо и стройно со стороны Бородина на люнет. Солнце ярко светило, и блеск от ружейных стволов прямо отражался нам в глаза. Хотя батарея неприятельская, со стороны Бородина, порядочно осыпала нас ядрами, но мы на это не смотрели, все наше внимание обращено было на колонны, по которым тотчас же началась жесточайшая пальба. Не могу определить, на каком именно расстоянии были мы от неприятельских орудий, но мы могли наблюдать все их движения; видели, как заряжали, как наводили орудия, как подносили пальники к затравкам. Пока мы готовились, у нас убили одного человека, выбили косяк у колеса и оторвало ногу у лошади, с которой успели, однако, снять хомут и привязать ее к передку. После было уже не до хомутов... Как только мы открыли огонь, на нас посыпались неприятельские ядра и гранаты, они уже не визжали протяжно, а только и слышно было над головой, направо и налево, вж... вж... вж... К счастью, позиция наша была такого рода, что впереди нас тянулась легкая возвышенность, так что линия направления наших орудий только проходила через нее и неприятельские снаряды больше били в возвышенность и с рикошета перелетали через нас, гранаты же разрывало далеко позади. Если бы не это обстоятельство, нас уничтожили бы, кажется, в полчаса времени... И в нашей роте, несмотря на ее выгодную позицию, много было убито людей и лошадей. Людей стало до того мало, что трудно было действовать у орудий. Фейерверкеры исправляли должность канониров и подносили снаряды. В неприятельской артиллерии тоже заметно было сильное расстройство. Видно было, как и у них орудия ворочались набок и многие убирались назад.

Пехота, кажется, большею частью стояла сзади нас; видна была только часть ее в ложбине, в овражке и в прикрытии нашем, за люнетом, да и делать ей тут было нечего. Когда же встречалась надобность в пехоте, она как будто из земли вырастала: где выстрелит, где в точки ударит.

...Вдруг французская артиллерия страшно, усиленно загремела. Наш ротный командир велел зарядить и стрелять картечью. Нам отвечали тем же. При первых выстрелах ударило меня как будто палкой по левой ноге; я присел и увидел порядочной величины картечь, но уже на излете; она моей ноги не пробила, а только зашибла. Значит, мы были на близком расстоянии от неприятеля, когда из орудий в орудия могли стрелять картечью. Почти вслед за тем я упал подле орудия без всякого сознания и боли и тоже без всякого сознания очутился впереди зарядных ящиков. Вторым ударом меня совершенно ошеломило. Когда я опомнился и сел, то почувствовал резкую боль в левой стороне лица; приложил я руку к щеке и на руке оказалась земля и кровь. Спустя несколько минут я почувствовал тупую боль в левой ноге у колена. За всем тем хотел было встать и идти опять к орудиям, но не мог подняться и упал от боли в ноге.

...Я был в недоумении, что мне делать?..

Не успел я кончить своих рассуждений, как произошла у орудия суматоха. Бросились брать орудие на передки и тут же из-за люнета показалась толпа наших егерей, в расстройстве перемешавшихся с артиллеристами. Вслед за ними гнались французские кирасиры в касках с конскими хвостами. За всем тем два орудия успели взять на передки, а два целых орудия и два с разбитыми лафетами и передками окружили и захватили французы. Наши спасались кто как мог, вертясь между орудий, а французы гонялись за ними с палашами, почти окружив их. Все это происходило вокруг меня; мне не к кому было обратиться, — всяк думал о себе, — и я больше на руках успел дотащиться до ложбины и там, поскользнувшись на запекшуюся кровь, повалился между трупами. Оставался я тут недолго. Из-за люнета показался конный артиллерийский фейерверкер с лошадью в поводу. Увидев меня, он сказал: «Садитесь, ваше благородие, на лошадь... наших там сбили». Горько было мне узнать, что наших сбили, однако, слава богу, вышло после не совсем так. Вблизи от меня упала граната и горела подле нашего солдата, у которого часть внутренностей была наружу, значит, он находился в положении безнадежном, но какие усилия употреблял несчастный, чтоб отползти подальше, — страшно было смотреть. Я прислонился за убитого, гранату разорвало и меня не задело...

Стало вечереть, и пальба почти затихла. Наши войска остались на прежней позиции. Так кончился для нас достопамятный день 26 августа.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.