Бинго

Но послать собак на такое дело?! Поручить это сделать ему, Хрупкому, человеку, как ни говори, причастному к искусству и, главное, страстному любителю собак, знающему генеалогию всех пород, помнящему почти наизусть рассказы и романы Джека Лондона о собаках, а также «Каштанку» и «Белого пуделя»!.. И ведь не пойдешь к этому дубу Косых, не посоветуешься с ним о морально-этической стороне вопроса. У Косых все просто, все на своих местах. Это он подтвердил еще вчера вечером, накануне большой операции.

Пришел комвзвода «в винте», ввалился во двор второго отделения, дыхнул самогонным перегаром, заржал, увидев, что Хруцкий, словно совершая печальный, но необходимый обряд, чистит и причесывает Бинго.

Бинго, завидев недруга, утробно заворчал.

– Все с любимчиком своим возишься, – загромыхал Косых.

– Готовлю всех двенадцать собак, – тихо отозвался Хруцкий. – Завтра операция.

– Ха! И какая операция! – захохотал Косых. – А ты их словно на выставку готовишь.

Хруцкий потерянно молчал, начесывая блестящую черную шерсть пса Бинго, ризен-шнауцера, так, что она волнисто лоснилась в закатных кроваво-алых лучах сентябрьского солнца, садившегося где-то за Глуховом.

– Никчемный ты, Хруц, – продолжал Косых, – ну кому нужны твои эти нежности, эти розовые сопли! Ну, какой ты собаковод! Ты имел дело с болонками, а нам нужны завтра собаки-смертники. К черту-экстерьер и породу!.. Ну, смотри, если подведешь. Я вредительства во взводе не допущу – расстреливать буду за саботаж. И ты и собаки находитесь на действительной службе... Тут фронт. Тебя я предупреждал: добротой тут не возьмешь, а плеткой, только плеткой. Уне я на этом деле собаку съел.

Хруцкий почувствовал, как напряглись мышцы Бинго, видел, как дрогнула, поднимаясь в. оскале, его верхняя губа.

– А я по-прежнему считаю, – начиная дрожать от волнения, проговорил он, – что надо бить не на голод, а на любовь собаки к человеку, не на инстинкт, а на психику. И вообще следует использовать собак в роли связных, санитаров, часовых, спасателей, ну, охранников, в упряжках зимой. Вот это благородно.

И он с вызовом поцеловал пса в морду.

– Не наш ты, Хруц, человек, не наш! – прошипел Косых.

Хруцкий стал чистить щеткой передние лапы Бинго. Когти, стертые Бинго на московском асфальте, успели отрасти на природе. Лапы. Черные до самых когтей. Хруцкий знал, что это самые чистопородные лапы.

Бинго лег с Хозяином на сеновале, где сладко пахло еще свежим сеном, и снился ему смутный сон, будто он – а может быть, это был его предок, живший за много тысяч поколений до него, – шел во главе волчьей стаи за племенем первобытных людей, держась на почтительном отдалении от их луков и стрел. За этой ордой бежали уже прирученные человеком братья волков, ставшие собаками, верными стражами человечьей орды и ее охотниками. Они отыскивали в зарослях сраженную меткой стрелой дичь и еще непривычным лаем предупреждали людей о тайном подходе к их стоянке саблезубого тигра. И предок Бинго – да, наверное, это был пращур пса Бинго, – поводя носом в воздухе и ловя чудесный запах костра и мясного жарева, доносившийся из лагеря, не знал, как ему поступить: подкарауливать отставших от орды людей, заблудившихся детенышей или забыть зов дикой вольницы и волчьей крови и тоже стать собакой, перейти со всей стаей на сторону людей. Но кто был прав в извечном споре волков и собак? Те, что променяли вольное житье, манящую страсть свободной охоты на обеспеченные объедки из челюстей хозяина-бога, на его всесильное покровительство, дружбу и любовь? Или те, кто знал, чувствовал, что человек может быть коварнее, злее, ненасытнее, чем все хищники на земле?..

Быть или не быть другом человека?

А Хрупкому снилась Черри... У него жило до войны чудесное создание – сучка эрдельтерьер, числившаяся по паспорту под именем Флип-Черри-Бренди (по названию известного на Западе коктейля). В нижних ветвях ее генеалогического древа гнездились чемпионы Англии, Германии и Североамериканских Соединенных Штатов. Настоящая красавица, призерша на всех выставках в ЦПКиО и Сокольниках, она былалеселой, экспансивной и преданной особой. Хруцкий так странно и нелепо ревновал ее, что ни разу не повязал ее с каким-нибудь чемпионским отпрыском. Он оправдывал себя тем, что у него в его каморке старинного особняка на Тверском бульваре, не было подходящих для щенков условий. Втайне он тяжко мучился от собственного эгоизма, сознавая, что губит собаку. С возрастом у Черри стал портиться характер. Она не трогала собак на бульваре, но стала беспощадной к ни в чем не повинным кошкам, вымещая на них свою неудавшуюся жизнь и загубленную молодость. В битвах с кошками у нее выработалась особая тактика: сначала она загоняла кошку в угол, затем утюжила ее там задом, а напоследок задавала ей отчаянную трепку.

А когда грянула война, Черри в числе других военнообязанных четвероногих была мобилизована клубом служебного собаководства. На первых порах, переживая, словно за собственное дитя, Хруцкий надеялся на скорый разгром немецко-фашистских захватчиков, жадно читал газеты и слушал трансляции по московской городской радиосети. Но дела на фронте шли все хуже, и стал он со страхом открывать почтовый ящик. А вдруг пришлют казенное извещение!.. Он не раз ходил в клуб, справлялся о судьбе эрделя, но никто там ничего не знал. Вместе с собственными документами хранил Хруцкий паспорт Черри, ее золотые и серебряные медали, справки из ветеринарной лечебницы на Трубной улице и расписку о мобилизации «эрдельтерьера (сука) по кличке Флип-Черри-Бренди на действительную службу в РККА». Как проклинал он себя за то, что ни разу не удосужился сфотографировать Черри или хотя бы написать ее портрет!

...Хруцкий в ту ночь почти до самого рассвета только притворялся спящим, и Бинго это прекрасно знал, чуя во сне и наяву разлитую в воздухе тревогу и какую-то небывало заостренную виноватость в осторожных ласках Хозяина. В полусне, почти непроизвольно перебирая пальцами правой руки, он мягко и нежно сжимал ему шкуру на шее, на холке, на спине. Порой он совсем забывался и начинал судорожно тискать пса, и тот, выныривая из первобытного сна, тихонько повизгивал.

Часто просыпаясь, Хруцкий подолгу лежал с открытыми глазами и мысленно вел нескончаемый спор с командиром взвода.

«Нет, товарищ Косых! Вы не имеете права так относиться к собакам. Да знаете ли вы, какие это герои?! Слышали ли вы о сенбернаре Барри, который за десять лет доблестной службы в Швейцарских Альпах спас сорок человек! Раз рн нашел десятилетнего ребенка, умиравшего от холода в снегу, согрел его своим дыханием, лизал ему лицо и руки, пока не привел в чувство, а затем принес его на себе к монахам-бенедиктинцам. Барри застрелил какой-то болван, приняв его за волка. Монахи установили собаке памятник!