Он быстро полз вперед, прижав уши и поджав хвост, мелко дрожа. Серебристые нити слюны вспыхивали в лучах утреннего сентябрьского солнца. Он поводил носом, ловя запахи кукурузного поля, отвечая все более сильной дрожью на пульсирующий в I воздухе рокот моторов. Он полз навстречу этому рокоту и страшился его, радуясь запаху сгоревшей солярки и боясь этого запаха. Кажется, все было так, как полагается: и грохот железа и вонь выхлопных газов, но сколько ни водил он носом по воздуху, он не мог уловить умопомрачительный запах пшенной похлебки с мясом и воблой. Смутно тревожили собачью душу и нарастающий бешеный рев, гораздо более сильный, чем прежде, и непривычный вид надвигающихся машин на косом кукурузном взгорке.

– Вперед! Вперед! – донесся до него взволнованный голос Хозяина. Бинго не мог не повиноваться этому голосу. Он услышал в нем необычное волнение, мольбу, тоску и боль. Звук голоса Хозяина кольнул в самое сердце. Бинго оглянулся на голос, но не увидел Хозяина за высокой желто-зеленой кукурузой. Он навострил уши, потом прижал их назад, ноздри его раздувались. Породистый ризен-шнауцер, он был исполнен решимости выполнить приказ Хозяина. В жилах у него текла жаркая и смелая кровь породы, выведенной более семи веков назад баварскими монахами из громадных черных догов и больших черных терьеров для охраны монастырских пивоварен.

Бинго, конечно, не знал, что по происхождению он немецкий аристократ, который мог бы поспорить чистотой породы с любым тевтонским фон-бароном. Не понимал он и того, что в это по-осеннему сырое сентябрьское утро ему предстояло сразиться не на живот, а на смерть именно с немцами, сидевшими в бронированных машинах.

За несколько дней до этого рокового момента он слышал в деревне разговор командира взвода Особой московской пехотной роты – роты, состоявшей из сотни собак и горстки собаководов, – с его Хозяином. Комвзвода был похож на бульдога: черный и курчавый, словно цыган, низкий, кривоногий, злой и раздражительный. Он был груб и жесток, постоянно пинал сапожищами псов. Бинго ненавидел его, потому что его, этого разгневанного бога, не любил Хозяин – собаковод второго отделения, которого звали, как знал Бинго, Хруцким. Разумеется, ему, Бинго, не было дела до тонкостей, известных рядовому Хруцкому: комвзвода Косых попал в собачью роту после того, как был разжалован трибуналом из лейтенантов-артиллеристов за то, что оставил две пушки-сорокапятки врагу под Могилевом. Он не считал себя виноватым, был разобижен на весь мир и частенько раздражение свое срывал на собаках.

– Вы не смеете издеваться над собаками! – трясясь от возбуждения, сказал ему однажды бледный от нестерпимого негодования Хруцкий, ужасаясь своей дерзости. – Это мерзко, это подло... Если хотите знать, с тех пор, как древние египтяне пять тысяч лет тому назад стали изображать собак на фресках своих храмов, значение собак в жизни человека неизмеримо!

У Косых зловеще сошлись на переносье черные брови.

– Молчать, шляпа! Перепуганный интеллигентик, очкарик несчастный! Я все знаю – это по твоему рапорту ротный перевел в резерв беременных сук.

В этот момент в икру ему, чуть повыше спущенного гармошкой голенища сапога, вцепился, впервые в жизни бросившись на человека, ризен-шнауцер Бинго. Косых отбросил пса яростным пинком под челюсть, но пес, оскалив зубы, взъерошив шерсть на холке, метнулся к горлу комвзвода. Удар чугунного кулака по шее едва не сломал ему шейные позвонки...

– Назад! – в панике фальцетом прокричал Хруцкий. – Фу! Фу! Бинго, не сметь!

И Бинго, не спуская с комвзвода диких глаз, встал, пригнувшись, глухо рыча. По нему было видно, что он, не задумываясь, пожертвует своей жизнью по первому сигналу Хозяина.

– Твой любимчик, – усмехнулся Косых, потирая икру, разглядывая с тупым удивлением кровь на ладони. – Рыло коротко... Как порода называется? Шнауцер? Немчура проклятая!.. Ну ничего! Скоро ему будет капут вместе с фрицами и со всей этой шавкиной ротой!.. Аза русскую кровь... – Он потянулся к кобуре с наганом.

– Не дам! Не дам! – почти взвизгнул Хруцкий, заслоняя собой пса. – Это заслуженная собака, военная, дорогая...

Косых в сердцах сплюнул.

– Все одно ей скоро землю парить, твоей шавке.

Косых ушел, ругаясь, Хруцкий упал на колени и стал ощупывать Бинго. Пес весь трясся от нервного возбуждения. Все сильнее разбаливались шея и голова. Во дворе подняли неслыханный грай пойнтеры, борзые, легко впадающие в истерику терьеры и даже благодушные китайские чаочао, кобели и суки самых разных пород.

– Бинго! Мальчик мой! – чуть не плача, шептал собаковод, а Бинго тыкался ему носом в ласковые руки, норовя лизнуть лицо. Пес повизгивал, извивался всем телом. Ему очень хотелось поведать всю свою короткую пятилетнюю жизнь, безмятежно счастливую довоенную жизнь, рассказать, как безумно он тосковал по своей Хозяйке – девочке-школьнице с голубыми глазами и светлыми, золотистыми косами, по ее матери, которую он уважал, признавал, но не любил за сухость и плохо скрытую неприязнь к нему. Бинго тосковал и по отцу девочки, командиру Красной Армии в городе Гродно. О, если бы он мог говорить или если бы понимал его без слов новый Хозяин! С какими приключениями добирались они на грузовике через Борисов и Могилев в Вязьму, где случилось несчастье. Машину все время пытались остановить измученные беженцы, шедшие пешком под августовским солнцем, под бомбами и пулеметным градом, женщины с детьми, старики. И какой-то раненый боец не выдержал: остановил машину и стал выбрасывать фикусы, узлы. Выбросил он и Бинго. Его Хозяйка душераздирающе кричала, плакала, мать, как могла, пыталась успокоить ее, а боец посадил в кузов трех беженок с грудными детьми и застучал кулаком по крыше кабины водителя: поехали, мол.

Долго бежал Бинго за машиной, сердце у него разрывалось от горя, но грузовик скрылся в туче пыли, и больше Бинго не встречал свою голубоглазую, добрую, милую Хозяйку, взявшую его в свой покойный и сытый дом в Гродно еще несмышленым щенком.

Шоссе привело его в Москву, и Бинго растерянно бродил по улицам и дворам в поисках Хозяйки, но ни разу не напал на ее след, не учуял снова ее запах. В столице появилось тогда немало пришлых бродячих собак из западных областей. Многих домашних любимцев бросили эвакуированные семьи. Уже в середине лета их стали отлавливать. Заразных приходилось усыплять в специальных пунктах, а служебных собак, охотничьих, сторожевых и сильных дворняг стали мобилизовывать в армию, формировать из них особые «пехотные» роты. На военную службу отбирали всех собак среднего роста, отбраковывая громадных сенбернаров, догов и нью-фаундлендов, также всякую мелюзгу – болонок, левреток, мопсов, кинг-чарльсов. Настал день, когда накинули сетку и на изрядно одичавшего Бинго. Крытый фургон доставил его на пункт с собачьими вольерами за высоким глухим забором. За железной проволокой томились доберманы, овчарки, эрдели, пойнтеры. На кожаном ошейнике у Бинго блестел жестяной регистрационный номер клуба служебного собаководства, выданный в Гродно, а в кожаном кармашке-сердечке, подвешенном к ошейнику, лежала туго свернутая записка с краткими сведениями о собаке:

«Бинго, кобель, год рождения 1936-й, порода – ризен-шнауцер, адрес и фамилия хозяев: Гродно, БССР, улица Садовая...»

Пса определили в особую роту. Он сразу же попал в конце августа к ефрейтору Хруцкому и привязался к этому блеклому и худющему, рано облысевшему и нескладному человеку. Хруцкий, учитель рисования, из-за порока сердца и сильной близорукости имел белый билет, но добился, чтобы его взяли в армию. Его хотели определить в запасном полку в коноводы, но, вовремя узнав, что в мирное время он был большим любителем домашних собак, знал кинологию и занимался даже служебным собаководством, посещал все собачьи выставки, направили его, согласно заявке, в особую роту. Попав под начало Косых, вымещавшего неуемную злобу на всех и вся, Хруцкий сполна хлебнул лиха. Он как-то и не представлял себе, что в ходе священной и всенародной войны ему могут повстречаться на пути в Берлин этакие держиморды и солдафоны. Но больше всего Хруцкого поразило боевое задание, поставленное перед собачьей ротой. Подпевая жидким тенорком на демонстрациях ребятам, задорно распевавшим «Если завтра война», он полагал, что враг будет быстро разбит на его же территории (и поделом ему, агрессору и захватчику, фашисту проклятому), что ему, белобилетнику, конечно же, не придется пороху понюхать, что он будет, как после финской, с незлобивой и покорной завистью любоваться орденоносцами на улицах и в метро. Его не возмущало брезгливое презрение к нему людей, подобных Косых, не считавших нестроевиков вообще за людей. Он и сам сознавал свою неполноценность и почти примирился с ней. Теперь, когда он попал в собачью роту, ему стало казаться, что судьба зло посмеялась над ним, идеалистом и чистоплюем, неудавшимся художником, школьным учителем рисования, которого и в школе-то никто в грош не ставил, да и предмет его тоже.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.