«Арктика» против Арктики

Однажды Гамбургера – это было шестнадцать лет назад – вопросили дать точные координаты русла, по которому мог бы пройти в мелком проливе Лаптевых ледокол «Ленин». Увидев его работу, капитан первого атомохода Борис Макарович Соколов уговорил Александра Георгиевича остаться на судне инженером по электрорадионавигационным приборам. А теперь его, почетного полярника и почетного работника морского флота, пригласили на «Арктику».

— В вашей семье были мореплаватели? – спрашиваю его.

— Да нет...

И тут узнаю, что его прадед, Иоганн Гамбургер, специалист по гальванопластике, был приглашен в Россию из Германии, чтобы нанести бронзу на скульптуры в парке Екатерининского дворца. На каждой из них было выгравировано его имя.

Корпус атомохода чуть дрогнул от удара – это мы вошли в мощное ледяное поле. Огромные сахарно-синие глыбы, словно вывороченные плугом пласты земли, обрамляли широкую борозду, оставляемую «Арктикой» за кормой. Дизель-электроход «Гижига» держится от этих полей подальше, поюжнее. Вместе с ней и ледокол «Мурманск».

Если говорить военным языком, то атомоход ушел от каравана в разведку. Он опробует своим корпусом лед от острова Колгуева до Карских ворот, и тогда в эфир полетит сигнал, который оповестит о начале первой атаки на заграждения, выстроенные Арктикой на пути судов.

Трещины, как молнии, перечеркивали белое поле. Оно рокотало, и это говорило о том, что настоящая битва ждет нас впереди. К ней рвались вот так же и прежде, и ни одна точка на Земле, пусть то даже будет Эверест, не знает столько славных имен, сколько помнит их Арктика. Какое же мужество надо было иметь, чтобы прийти сюда на «Св. Фоке» – парусно-паровом судне! Почему-то вспомнил именно экспедицию Седова...

Теперь против Арктики – атомная «Арктика», но все равно ее, как одинокого путника, ждала впереди грозная битва. В высоких широтах не бывает легких прогулок, тем более в такое время. Сильные удары, сотрясающие атомоход, стужа, вползающая в жилые помещения, не позволяют забыть об этом. Не верится, что где-то моросит дождь, первый, весенний, пахнет землей... И даже гомон надоевшего городского воронья был бы теперь в радость.

Куда ни кинь взгляд – белое безмолвие. Замри сейчас «Арктика», и в ушах будет звенеть от тишины. Будто попал в огромный пустой дом: такой пронизывающей стужей веет из каждого его угла. Подойти в такое время к Карским воротам и «распахнуть» их ударами форштевня – еще недавно это было лишь мечтой. Ее вынашивали в своем воображении только отважные исследователи и смелые мореплаватели, а теперь мы всего в ста милях от ее осуществления.

Но иная миля в Арктике равна тысяче земных. Атомоход вдруг почти остановился, и как ни бросали его вперед мощные винты, он все больше и больше увязал в крошеве льда, подпираемого огромным полем. Казалось, мы ломились в дверь, прочно забаррикадированную с другой стороны.

Капитан связывается с центральным постом управления:

– Дать сто процентов мощности.

Мысленно вижу, как старший механик атомной установки Ю. С. Пилявец, напоминающий по своему сложению запорожского казака, переключает тумблер. Секунда. Труднее поймать радиоприемником знакомую волну, нежели перевести атомоход на иной режим. Глубоко под многоэтажьем палуб сильнее грянула торжественная музыка машин, способных залить электричеством стотысячный город.

Сто процентов мощности... Впервые вижу, хотя и прежде ходил на ней, как «Арктику» подхватывают все ее 75 тысяч лошадиных сил и снова устремляют вперед, И я вспоминаю недавнее путешествие с капитаном «Арктики» Ю. С. Кучиевым в атомный отсек. Открываем тяжелую дверь и оказываемся в раздевалке. Одетые в белоснежные костюмы, бахилы и шапочки, подобные тем, что носят хирурги, переходим через высокие пороги в другое помещение и надеваем особые ботинки. Где-то там, за тяжелыми стальными переборками, сидя за одним из пультов центрального поста управления ледоколом, за нами наблюдает старший инженер-дозиметрист. По правую его руку – телевизионная установка, следящая за каждым нашим шагом. А на световой схеме отмечается каждая дверь, через которую мы проходим. Тишина. Безлюдье. Только приборы и аппараты, обеспечивающие четкую и безопасную работу атомной установки. А вот и она. Под нашими ногами. Светлое, высокое помещение, где стучит безотказное сердце «Арктики».

Теперь – наверх. Ноги наливаются свинцом, когда оказываемся у двери с надписью «Душевая». Но прежде чем стать под горячие струи, прямо в защитной одежде влезаю в аппарат, напоминающий рентгеновский. Слежу за зеленым глазком. Через 15 секунд он загорается, и под ним стоит слово «чисто».

Атомоход все набирает и набирает скорость. Остывшей сковородкой висит над нами солнце. После трудных вахт многие подумывают о баньке. Согнав усталость березовым веником, идут в музыкальный салон, спортивный зал или посмотреть фильм. Но даже в свободное время люди не уходят от забот. легших на их плечи, – привести транспорт к Ямалу. Не надо находиться на мостике, не надо смотреть в иллюминатор, чтобы представить сиюминутную обстановку, ибо от ударов льдов выплескивается из тарелок суп, заходятся в дрожи графины с водой, невозможно вывести слово на телеграфном бланке.

Привыкшие к перестуку вагонных колес, проводники всегда просыпаются, когда поезд долго стоит. Вот и мы подхватились в шестом часу утра, разбуженные тишиной. «Арктика» стояла. На этот раз лед не раскололся перед ней, как обычно, и даже не прогнулся. Судно оказалось сидящим меж торосами.

Карский лед, в который мы попали, был осенним. Мороз спрессовал его до такой тверди, что он спокойно держал на себе атомоход. «Арктика» сползла с неудобного «кресла» и застыла.

– Изменить дифферент, – командует капитан.

В огромные танки хлынула вода. Судно тяжелело с каждой минутой. И пока оно готовилось к новой атаке на заградительный вал, с кормы поднялся вертолет. Пилот Е. Н. Миронов и гидролог В. М. Лосев ушли в ледовую разведку.