Амур

Удачливых людей в Хабаровске много. Влюбленные в Амур, в его просторы, они навсегда связали свои судьбы с этим городом. Город удачи! Полнее, наверное, не скажешь!

Мы с вами, читатель, выезжаем из Хабаровска через речные ворота города. Позади остались и утес и амурский мост, берега стали низкими, более отлогими. Где основное русло реки, не поймешь. Амур «ушел» в протоки. Берега то сближаются, то разбегаются. Садится солнце и колдовскими переливами красит небо и тальники. На тихой глади воды оранжевые всплески – щука вышла на охоту за мелкой рыбешкой. Откуда-то тянет дымком. Поворот – и взору открываются костры на берегу, домики, лоскутки огородов, рыбацкие сети на вешалах. Это Дада, большое нанайское село. Катер мягко тычется в песчаный берег, и мы сходим на землю.

Мой друг, нанайский писатель Григорий Ходжер, перед отъездом сказал, что нас встретит директор школы Юна Николаевич Бельды. Хорошо иметь такого друга, как Ходжер, у него на Амуре кругом родственники. Недаром свою первую документальную повесть он назвал «Амур – река родственников». Так и есть, спешит к нам Юна Николаевич – издали приветливо машет рукой. Ему под пятьдесят, а выглядит он совсем молодым: подвижен, строен, улыбчив.

Юна Николаевич приглашает в гости. Просторный, светлый дом сельского интеллигента. Мы пьем чай с лимонником. Хозяйка ставит на стол тарелки с крупной черной смородиной, крыжовником, в вазе – ароматный липовый мед. Все это свое, домашнее. Хозяин рассказывает о прошлом и настоящем, сопоставляет, сравнивает.

Испокон веков нанайцы были охотниками, ходили за соболями, добывали белок и лис. В вечной погоне за удачей охотник удалялся от родных мест, добирался до отрогов Джугджура, углублялся в дебри Уссурийской тайги. Порою удача отворачивалась от охотника: проходило ползимы, а в мешке еще ни одного хвоста. И тогда – нечем платить долги. Тогда – голодная смерть. Поданным Приамурского отдела Русского географического общества, год от года нанайцев становилось на один процент меньше. В одной из книг того времени приват-доцент Дальневосточного университета утверждал, что «гольды (нанайцы) через 70 лет совершенно вымрут».

Великий Октябрь круто изменил судьбы всех малых народностей нашей страны. За годы Советской власти численность нанайского населения на Амуре увеличилась с шести с половиной до десяти тысяч. Не сбылось предсказание «просвещенного» приват-доцента. Ушли в безвозвратное прошлое времена, когда охотник, помогая собакам на крутых речных кривунах и водоразделах, сотни километров тянул свою нарту, чтобы добыть пушнину и прокормить семью. Сейчас в тайге на охотничьих угодьях построены избушки, а охотников к местам промысла доставляют на вертолетах. Народ посветлел ликом, набрался сил, здоровья и мудрости. Я перевожу глаза с предмета на предмет: вполне современная европейская квартира, только самобытные нанайские ковры придают ей национальный колорит.

А вот каким увидел в свое время нанайское жилье писатель и путешественник В. К. Арсеньев: «Вдоль стен с трех сторон тянулись каны, сложенные из камней. Они имели ширину в рост человека и покрыты были циновками, сплетенными из тростника. Потолка в фанзе нет вовсе: крыша поставлена прямо на стены, а вверху под самым коньком сделано небольшое отверстие для выхода дыма. Пол земляной. Очагов два. Печи часто дымят. Поэтому все предметы, находящиеся в фанзе выше роста человека, так закопчены, что не всегда удается узнать, что именно находится под слоем копоти». Эти наблюдения были сделаны Арсеньевым в амурском селе Найхин, где тогда в восемнадцати фанзах жили 136 человек.

В такой фанзе родился Сулунгу Оненко, первый нанайский ученый, ныне заведующий сектором языка народов Сибири в Институте истории, филологии и философии Сибирского отделения АН СССР. В такой же фанзе родились Павел, Максим, Александр, Иннокентий Пассары.

Ныне Найхин – это большое современное село с добротными домами, с двумя школами, клубом, больницей. Над крышами – телевизионные антенны. Пассары в селе занимают семь домов. Вся их жизнь связана с Амуром и тайгой, которые кормили их и служили дорогами летом и зимой. Добрый, трудолюбивый род.

Деды нынешних Пассаров устанавливали Советскую власть на Амуре, отцы защищали Родину в годы Великой Отечественной войны. Первым ушел на фронт Павел Пассар. Когда он пал смертью храбрых, на смену ему пришел Максим Пассар. В первом же бою под Сталинградом Максим, который любил приговаривать: «Зверя в нос бьем, шкура снимаем, шуба шьем», – уничтожил двенадцать гитлеровцев, всего же на его счету двести тридцать фашистов. Гитлеровцы боялись «амурского тигра» и охотились за ним. В сорок третьем году батарея шестиствольных минометов накрыла рощу, где замаскировался Пассар... Похоронили его на окраине Сталинграда, а потом прах славного нанайского воина был перенесен в братскую могилу на площади Павших Борцов, где горит Вечный огонь. Снайперскую винтовку старшего брата принял Иннокентий. Место в строю защитников города на Волге занял и Александр Пассар, который за мужество и отвагу был удостоен звания Героя Советского Союза.

Так таежная, на сто дворов нанайская деревушка навеки породнилась с большим русским городом. «Письмом в Европу» назвал поэму о подвигах своих братьев самый младший из старшего поколения Пассаров, поэт Андрей Пассар.

...Одна из самых ярких страниц новейшей истории великой реки – Амурск, город, выросший на месте нанайского села Падали. Село перенесли на новое место, государство отпустило на переселение около миллиона рублей. Однако многие жители села, особенно молодежь, остались строить новый город. Но город не только нанайский, он в такой же мере и русский, и латвийский, и украинский, и узбекский...

Он летом зеленым приветлив, Он осенью яростно ярок В сплетенье конструкций и веток, С плакатами вдоль тротуаров. Он кажется парусом алым, Далекой, еще не открытой Планетой амурских туманов С прекрасною Аэлитой...

Когда плывешь по Амуру, город открывается как-то сразу сказочным белоснежным кораблем среди гигантских зеленых волн. Многоэтажные ансамбли, подчеркивая причудливый рельеф сопок и распадков, создают сложную панораму, теснят тайгу, а она упирается, окружает и подпирает город густой изгородью из зелени. Оттуда, с холмов и распадков, бегут к Амуру улицы с каскадами домов, асфальтом тротуаров, скверами. И встречает их набережная, названная Амурской, где всегда многолюдно. Одни приходят любоваться Амуром, другие – встречать теплоходы, третьи – рыбачить. Праздники зимы тоже устраиваются на набережной. Горят костры, пекутся блины и оладьи, из пузатых самоваров льется горячий чай, и носятся по набережной тройки с бубенчиками. А с неба падают и падают пушистые снежинки...

Амурск – город лесохимиков. Корпуса целлюлозно-картонного комбината в глубине, за несколько километров от набережной. Сегодня комбинат выпускает сотни тонн целлюлозы ежесуточно. А что такое целлюлоза, знает каждый. Из нее можно сделать бумагу, шелк, женскую шубку и многое другое. Сырье для комбината рядом. На безбрежных просторах амурской тайги около четвертой части союзных запасов ели и пихты. Используй богатство разумно, по-хозяйски, и его хватит на сотни лет.

Чуть ниже по течению путешественников радушно встречает старший брат Амурска – легендарный Комсомольск-на-Амуре. Сегодня это большой индустриальный центр Дальнего Востока. Ровен и ритмичен трудовой шаг комсомольчан. Они в беспрерывном движении вперед, поэтому жизнь у них полнится радостью. Конечно же, в таком большом городе есть институты, техникумы, училища, есть клубы, дворцы культуры, парки, драматический театр, студия телевидения и радиовещания, кинотеатры. Только нет древних кремлей, нет зданий, овеянных ветрами столетий. О самом давнем событии в истории Комсомольска напоминает установленный на берегу Амура гранитный валун. На нем вырублены слова: «Здесь 10 мая 1932 года высадились первые комсомольцы – строители города».

Сразу же за Комсомольском берега еще в зелени, но чем дальше на север, тем заметнее дыхание осени. Тайга стоит желтая, оранжевая, пурпуровая. Сопки с каменистыми россыпями на вершинах сжимают Амур с обеих сторон. Великолепен, особенно когда смотришь с реки, Самсонов утес. Это высокая, с острой вершиной сопка, словно распиленная гигантской пилой пополам. Левая половина рассыпалась и ушла в Амур, правая круто уходит ввысь. А там на малюсенькой площадочке – «Ласточкино гнездо» – беленький домик с высокой мачтой, на которой реют разноцветные сигнальные флаги. У подножия утеса – громадные черные валуны. Веками бьются о них холодные воды Амура, стремительно поворачивая в этом месте к другому берегу, а за утесом – тихая заводь, где печальные ивы роняют в воду желтые листья...

Мы свернули в один из последних больших притоков Амура – в светлые струи Амгуни. Это, пожалуй, самая безлюдная река в бассейне Амура. И самая красивая. Она не течет, а именно струится меж крутых берегов, прозрачная и холодная.

Поднявшись вверх по реке километров на двадцать, раскинули лагерь. Прошлись по берегу, прислушиваясь к многоголосому шуму реки. Воздух пропитан густым ароматом хвои, прохладной воды и еще чем-то особенно таежным, очень вкусным. Напротив нашей стоянки – падь, оттуда с высоты пяти-шести метров в Амгунь низвергается горная речушка. Она сверкает как хрусталь. Хочется потрогать ее рукой – может быть, правда хрусталь?

Склоны пади сплошь покрыты кустами дикого шиповника и рододендрона. А вершины, в лиловой дымке днем, к вечеру заиграли всеми переливами красок – от золотой до огненно-красной, затем лиловой и, наконец, иссиня-черной. А когда за вершинами встала молодая луна, на бледно-зеленом небе вырезались силуэты гор. Взора не оторвешь!