«...Помни, что ты и Ольга — одно утешение, которое мне осталось в частной жизни, с другой стороны — Огарев и Саша и потом друзья — но вы две должны составлять — мой отдых от труда. Оттого мне хотелось бы вас очистить от маломалейшей дряни. Ольга шалит, но чем реже вижу я ее, тем больше вижу, что у нее необыкновенные способности. Вот одна из твоих жизненных задач — помогать ее развитию».
«... Поговорим же о твоем путешествии, из моих слов ты увидишь, чего я жду от тебя. Ты едешь для живописи. Талант
у тебя, есть, но для развития таланта необходим упорный, выдержанный труд. Ни таланта, ни любви к искусству недостаточно, чтоб сделаться художником, один труд в соединении с ними может что-нибудь сделать. Без работы можно быть дилетантом, аматером — художником никогда. Итак, работа должна господствовать над всем в твоей жизни во Флоренции. Привычка к работе — дело нравственной гигиены. Для работы надо жертвовать многим, без сомнения.
Но ведь истинной любви вообще нет без жертвы, и там, где любовь к чему бы то ни было истинна, там жертва легка. К тому же искусство не так, как боги, которым тоже люди не умеют поклоняться иначе как жертвоприношениями, — оно требует мало, а дает очень много.
Оно требует сосредоточенности и исключения пустой суеты и тревоги праздной жизни. Для этого необходимо как можно меньше иметь сношений с людьми, ничем не занимающимися, с людьми, пропадающими от скуки, т. е. пустейшими из пустейших.
...Само собой разумеется, что от них не надо бежать, но, скажу откровенно, лучше и их не искать. ...Теперь перехожу к другому предмету, близкому мне. На тебе лежит святая обязанность относительно Ольги... Ты еще настолько молода, что не имеешь терпимости совершеннолетия. Я не виню тебя за это, подумаю, что тебе на это надобно обратить внимание... Для Ольги ты представляешь семью, ее предания, даже родину: умей, друг мой, становиться выше детской шалости. Учи ее непременно по-русски — этого я требую. Об Ольге и о твоей работе пиши мне всякий раз и довольно подробно; время на это найдется».
«...Читаете ли вы, и что? Читай как можно больше и, разумеется, вечные книги — их немного — читай в хорошем переводе (хоть немецком) «Илиаду», «Одиссею», читай Шекспира, читай Гете, благо в Италии — читай Данте, — зато позволяется два года ничего не читать по-французски».
«Милая Тата, чем ближе подходит время — тем живее мне вспоминается старая жизнь наша в Италии... Двенадцать лет — шуточное ли дело. Много устали, а все же, кажется, и свежих сил довольно осталось, и этим я обязан труду. Вот почему я так настаиваю на том, чтоб у тебя было постоянное, страстное занятие, которое при всех обстоятельствах спасло бы тебя от жизненных бед и потерь. Мне кажется ваша жизнь совершенно праздной — этому следует помочь, да и время подходит».
«...Также много смеялся я над твоей статьей — у тебя есть решительный талант... в литературе и талант разговорного слова. Но два замечания: одно место длинно и вяло — этого надобно избегать... второе замечание идет к неведению о значении и употреблении некоторых слов в русском языке... Этого надобно тщательно избегать. Пиши больше, бери рамы пошире, я буду с тобой вместе читать и подчищать. Вот поэтому тебе очень полезно пожить со мной в Женеве. Да еще — талант талантом, но вкус только образуется чтением, читать и перечитывать надобно несколько книг. А потом надобно читать и новые. Много ли ты прочла Диккенса? Впрочем, твой день не окончен...»
«...Имей в виду одно — что если есть успех, то надобно добиваться до больше-возможного совершенства — иначе это будет аристократическая шалость. Ты помнишь, что я тебя обвинял... в рассеянии — в недостатке выдержки и в бедности труда. Ты уж этим наполовину убила живопись.
Я пересмотрел, что ты пишешь о манерах. Конечно, одинокое воспитание способствовало многому — но не все от него. Такт и обдуманность идут из внутренней эстетики. Воспитание — или окружающее не на первом плане. Подумай, что если б это было так, то развитие мамаши было бы доказательством, что княгиня Марья Алексеевна была великая воспитательница и ее круг — старых дур и дураков — лучший в мире».
«.. .Дело Саши решено — остается subir (претерпеть (фр.). — Л. К.). Сначала он будет доволен — впереди боюсь... многого — даже денежного недостатка. ...Да, Тата, мало что-то света впереди. Огарев падает силами и все глубже вживается в свою душную жизнь. Генри принесет ему много печали. Саша уйдет в свою семейную жизнь — тоже не легкую... Мне иногда становится страшно за всех вас».
«Милая Тата, твое письмо к Natalie навело меня на разные мысли. Оно показывает, что ты не летами, а и духом вступила в совершеннолетие и начинаешь разглядывать шероховатую сторону жизни. Это понимание на тебя кладет ответственность — и потому я был прав, говоря тебе в прошлом письме, что, может, на твоей судьбе улыбнется нам светлый закат. Дело Саши я считаю проигранным — он три (а может, и больше) раза шел на гибель упрямо и притом холодно — влюбчивым характером. Симптомы были те же — он говорил об маленькой, пустой Урике так, как Мейзенбуг об Ольге, он мне писал о Берте, что она гений... Как миновали Урика и Берта — ты знаешь. Большой надежды на прочность нет — а когда цепь будет на шее, она останется. Вот, Тата, тут и учись, что несчастья почти всегда — простое последствие, люди это называют наказанием — а оно просто силлогизм. Ты промочила ноги — у тебя насморк. Если же ты знаешь, что у тебя десять раз насморк был после мокрых ног, то пенять нечего, и ты виновата перед собой. Я хотел остановить Сашу — только на время, он нашел это справедливым — а исполнить не хочет. Мне страшно, я отворачиваюсь и не могу — меня это сосет под ложкой».
«Я, милая Тата, как самый учтивый отец, отвечал тебе в прошлом письме на половину твоих вопросов и рассуждений сутки прежде получения твоего письма. Прибавлю слова два. Я писал не о равнодушии и не о бесстрастии — а о том, что есть уравновешение страстей и разума, до которого все гармонические натуры могут достигать. Все красивое и изящное только и состоит в соразмерности частей — в мире. Вспомни, сколько я писал и проповедовал о том, что любовь не должна играть главную роль, а одну из главных».
«Милая Тата, я почти всегда доволен твоими письмами — но последним еще больше, и за это обнимаю и целую тебя в темя. Дело в том, что у тебя у одной начало слагаться верное понятие о жизни, — оно печально, потом оно будет просто здорово. ...Ты счастливее их (Н. А. Тучковой-Огаревой й М. Мейзенбуг. — Л. К.) — и даже счастливее Саши, — у него никакого нет взгляда на жизнь, т. е. своего, — он в этом моложе тебя — а иногда старше меня. Тут беда в том, что приму играть будут случайности, — ну не всегда же в рулетку выиграется. Вместо идеализма у него доктринаризм, — может, это легче для себя, но для других — не думаю. Я думаю, что он сам согласится со мной. Тут одна странная вещь — что это общая черта у него с Дарделем — они все еще несовершеннолетние».
«...Всякий брак может привести к бедам, но тот, который основан не только на одном увлечении, а на равенстве развитии, на общей религии, на взаимном уважении, тот, который даже взял в расчет кусок хлеба себе и детям, — тот имеет больше шансов рациональных.
...Личности могут восставать против стеснительных учреждений и стараться их уничтожить или заменить — но не как исключение для себя — a comme reglegenerale (как общее правило (фр.). — Л. К.) для всех... Я убежден, что современное обращение богатств, при монополии собственности недвижимой и капитале, дает ренту выше справедливой, и ни слова не скажу, когда она падет для меня — как для других. Но если б я вздумал (чего именно женевские базаровцы и хотели) отдать им, например, из 5% — 4, я остался бы полунищим и лишил бы себя во время борьбы оружия и возможности бороться. Вот тебе на размышление целый воз вопросов. Я никогда не скажу тебе (разве в каком-нибудь чрезвычайном случае): иди замуж. Но не скажу никак: не ходи тогда, когда стремленье и обстановка, сердце и ум будут согласны».
«...Не могу я тебе писать никакой теории брака. Нормального брака нет. Это все неверные приемы — так Платон, Томас Морус писали свои идеальные республики. Брак — изменяющаяся, историческая форма отношений мужчины и женщины друг к другу и к детям. На сию минуту общество требует заявления брачных отношений — но не верит в их христианскую неразрывность. Часто этого не переменишь — надобно вводить больше и больше разума в существующее, институты. Сделан брак из религиозных оснований — а поддерживается воспитанием и наследством. Фурьеристы принимали все формы брака — от самого постоянного до самого ветреного... Уничтожай брак сколько хочешь — бед и коллизий не устранишь. Женат или нет был Отелло — он все задушил бы Дездемону, и Дон-Жуанаю Не остановила бы, без сомнения, никакая церковь. Нравственность — дело историческое, человек, поступающий сообразно своему понятию о добре и зле, поступает хорошо, и почти всегда под влиянием исторического развития. Но сию минуту для полной практической свободы — брак так же необходим, как капитал, наследство и др. вещи, в которые, в сущности, мы не верим.
Пуще всего следует обратить внимание на то. чтоб в понятиях было единство и последовательность. Для этого надобно много думать, да и для облегчения кой-что почитать».
«...За что все мои справедливейшие желания, мечты... одна за одной лопают, как мыльные пузыри, — этого я не понимаю, но оно так. Я имею дело, которое должно продолжаться после моей смерти. Я из ссылки создал вам имя, в силу которого вы были бы приняты с распростертыми объятиями в стране, в которой, при всех мелочах и темных сторонах, — будущность закипает в колоссальных размерах.
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.
Париж. 1984 год. Жюри конкурса «Жилище завтра», организованного ЮНЕСКО и международным Союзом архитекторов, подводит итоги
Съезд Союза коммунистической молодежи. Веха, этап, важная дата в истории нашего комсомола, уже более шести десятилетий носящего имя Владимира Ильича Ленина
Доброта — понятие осязаемое