Акварельная повесть Николая Бестужева

Бестужев, по-видимому, писал портреты еще одного ребенка Камиллы Петровны. Когда в августе 1834 года она хоронила Сашу, то уже знала, что ей вскоре предстоит стать матерью вторично. Действительно, 6 января 1835 года у Ивашевых родилась дочь Маня. И снова Лепарский шлет своему бывшему боевому соратнику П. Н. Ивашеву одно письмо за другим, сначала о рождении девочки, а затем о состоянии здоровья ее и матери. У Петра Никифоровича были, как видим, все основания называть Лепарского благородным и даже образцовым человеком! Говоря в своих воспоминаниях о рождении Мани, Н. В. Басаргин пишет: «Потеряв сына на втором году, Ивашевы испытали все, что родительская нежность может испытывать в подобных случаях, но вскоре рождение дочери, тоже моей крестницы, утешило их и мало-помалу залечило их сердечные раны». Кстати сказать, крестной матерью новорожденной девочки была шестилетняя Нонушка Муравьева, ставшая после гибели Александры Григорьевны общей любимицей декабристов, находившихся в Петровском. Когда Ивашевы 13 июня 1836 года были отправлены на поселение в Туринск, их дочери было около полутора лет. Трудно себе представить, что Бестужев не исполнил ее портрета: не говоря уже о родителях, у Ивашевых было столько родственников, желавших иметь изображение ребенка! В дальнейшем Мария Васильевна, в замужестве Трубникова, стала видной общественной деятельницей (она скончалась в 1897 году).

По всей вероятности, кроме детей Волконских, Давыдовых, Анненковых, Муравьевых, Фонвизиных и Ивашевых, художник исполнил портреты детей и других декабристов, находившихся в Чите и в Петровском заводе, например, Трубецких, у которых было пятеро детей.

В конце 1841 года Николай Бестужев из Селенгинска, где он жил на поселении, отправился на время в Иркутск, чтобы писать портреты для заработка. По просьбе декабристов, в частности Трубецких, жчвших в селениях Иркутской губернии, он ездил и к ним писать портреты их близких. Делясь с братом своими планами, Бестужев, в частности, сообщал: «...еду в Оёк к Трубецким, где меня тоже просили сделать с детей портреты». Следовательно, есть основание предположить, что если Трубецкие, обрадовавшись приезду Бестужева в Иркутск, просили его заехать к ним и исполнить портреты детей, то в Чите и в Петровском заводе, где Трубецкие жили рядом с художником на протяжении двенадцати лет, таких портретов было им написано немало.

Таковы документальные свидетельства, которые удалось отыскать об исполненных Бестужевым портретах детей декабристов в годы их пребывания в Чите и в Петровском. Эти свидетельства, а также ряд бесспорных предположений лишь в слабой степени отражают созданное им в данной художнической области. Таким образом, из многих написанных Бестужевым в этот период акварельных портретов детей декабристов дошли до нас всего лишь три.

Характерно, что, сообщая родным 10 августа 1839 года об отъезде на поселение своих товарищей по изгнанию, Николай Бестужев в этом письме упоминает и их детей: «Мы с братом, проводя и простясь со всеми нашими соузниками и с добродетельными дамами и с малыми их детьми, остались одни, на берегу Селенги, в самом печальном расположении духа. Дружба, приязнь, привычка, все связи, соединявшие сердца наши, были разорваны; наше положение не оставляет никакой надежды возобновить их, и потому судите, больно ли было нам, и как кровенились сердца наши...» День спустя Михаил Бестужев, который вместе с братом находился в заключении сначала в Читинском остроге, а затем в Петровской тюрьме, вспоминает в письме к родным о том же: «Двое суток прошло с тех пор, как мы простились с ними, и я, как теперь, вижу этот корабль, стоящий у берега роскошной Селенги, нагруженный екипажами, из которых высовываются херувимские головки детей наших женатых товарищей, – их детский лепет, заботливые хлопоты матерей, прощальный привет товарищей, слезы и благословения бедных, пришедших издалека, чтобы проводить их; наконец, корабль сорвался с последней веревки, привязывавшей его к берегу, и быстрое течение реки понесло вдаль. Мрак наступающей ночи поглотил его... Он исчез, как призрак, от взоров наших, отуманенных слезами, и мы остались одни. Вы понимаете это слово? Довольно!»

Эти два отрывка из писем Николая и Михаила Бестужевых дают представление о том, с какой нежностью они относились к детям декабристов, родившимся в неволе.

Чтобы завершить рассказ о детских портретах, написанных Бестужевым в Сибири, расскажем о тех из них, что были исполнены в годы его пребывания на поселении (1839 – 1855).

Находясь в качестве поднадзорного поселенца в Селен-гинске, Бестужев стал для заработка выполнять портретные заказы, на которые богатые сибиряки не скупились. Естественно, его часто просили изобразить детей. С такими же просьбами к художнику обращались и сибиряки, с которыми он подружился. Едва ли не первым из них был купец Н. Г. Наквасин, в доме которого и поселились братья Бестужевы в Селенгинске. Семья Наквасиных отнеслась к ссыльным декабристам с большим радушием. Бестужевы старались отплатить, чем могли. Михаил стал воспитателем их единственного сына, девятилетнего Гриши, Николай оказывал хозяину всяческую помощь в его делах и, несомненно, исполнял портреты Наквасиных.

По-видимому, с этой семьей и был связан один из первых детских портретов, написанных Бестужевым на поселении. Этот портрет относится к началу его пребывания в Селенгинске и изображает обаятельного мальчика. Таким и был Гриша Наквасин. И хотя на акварели фамилия изображенного не указана, я убежден, что перед нами портрет, написанный Бестужевым для родителей Гриши. Перпендикулярно изображению на левой стороне акварели художник подписался: «N : Ве5(ои§е{{», а на правой стороне написал: «1840. Кош 11. 8е1еп§шп5к». Под портретом карандашная пометка известного литературоведа и библиографа прошлого века П. А. Ефремова: «Работа декабриста Н. А. Бестужева, в Селенгинске. 11 авг. 840 г. П. Е.». Тот факт, что художник написал на портрете свою фамилию полностью и указал дату и место, свидетельствует о его удовлетворенности своей работой. И действительно, эта акварель является убедительным доказательством того большого мастерства, которого порой достигал художник в детских портретах.

Спустя месяц с небольшим после того, как был написан этот портрет, семью Наквасиных постигло тяжелое горе: купаясь в Селенге, Гриша утонул. Родителей, не чаявших души в сыне, его гибель потрясла настолько, что они решили продать дом со всем хозяйством и уехать в Россию. Сохранилось письмо Николая Бестужева к сестре, в котором он обо всем этом рассказывает. Строки, посвященные гибели мальчика, полны скорби. «Кажется, мы тебе писали, что живем в доме Наквасиных, – говорится в письме. – Этот Наквасин, чрезвычайно добрый человек, но не изменяя назначению всех добрых людей, очень, очень несчастлив». Рассказывая далее о ряде невзгод, постигших Наквасина, Бестужев пишет: «Я не стану их пересчитывать и расскажу тебе последний удар, нанесенный судьбою. У Наквасиных был сын, прекрасный собой 9-летний мальчик, который при рождении едва не стоил жизни матери своей, и, как обыкновенно случается, что дорого купленное мы более ценим, то любовь родителей к ребенку была безмерной. Сверх того, он был один: первый и последний. Ныне летом отец уехал в Удинск за кое-какими получениями, матери понадобилось переехать за реку; мальчик остался один дома. Мишель [Михаил Бестужев] был на Торсоновском покосе. Гриша целое утро был со мною. Когда я пошел обедать к Торсону, простился с уходившею матерью и хотел не запирать своей квартиры, чтобы он оставался у меня, но он сказал мне, что поиграет с мальчиками, которые его звали на улицу. Когда я выходил из ворот Торсона, отобедав, я увидел несколько человек, Наквасина работников, бегущих мимо. И когда я спросил их, куда так спешат, они отвечали мне, что нищая старушка пришла им сказать, что нашла на берегу Гришино платье, а его самого нигде не видала. Мы все бросились туда, на берег, в воду, бродили, наконец бросили невод и через полтора часа поисков нашли мертвое тело утонувшего мальчика. Между тем мать только что успела переехать, как ей закричали с нашего берега, чтоб она вернулась. Она переехала снова и встретила меня. Материнское сердце тотчас угадало все: «Гриша утонул!» – были первые слова! Я увел ее домой, отдал на попечение Катерине Петровне [сестра декабриста К. П. Торсона] и поспешил к тому месту, где искали его. Все предписанные опытами и благоразумием меры приняты были, чтобы помочь ему, но два с половиною часа наших трудов прошли в напрасных усилиях. Мы тогда только отказались от надежды, когда тело начало терять свою гибкость...»

По этим скорбным строкам можно себе представить, какой тяжелый след оставила в душе Бестужева бессмысленная гибель «прекрасного собою 9-летнего мальчика», которого, как мы считаем, художник запечатлел за несколько недель до его смерти.

К сожалению, из портретов детей, исполненных Бестужевым на поселении, ныне известны весьма немногие. Так, уцелело и находится в Историческом музее изображение Сережи Баснина, сына богатого купца В. Н. Баснина, сначала жившего в Кяхте, а затем поселившегося в Иркутске, где он впоследствии, в конце 1849 года, был избран городским головой. Еще тогда, когда декабристы томились в Петровском, Баснин имел возможность видеться с ними, так как привозил туда для продажи чай, ткани, вино и многое другое. Очевидно, к тому времени и относится его знакомство с Бестужевым. А когда художник уже находился на поселении и получил возможность ездить из Селенгинска в Иркутск, чтобы зарабатывать писанием портретов, он в 1842 году исполнил изображение Сережи Баснина.

То был заказ особого рода. Художнику предстояло воссоздать облик мальчика таким, каким родители видели его день-два назад: веселым, шустрым, улыбающимся, хотя теперь он уже лежал на смертном одре. Вот что написал отец на бумаге, в которую вложил этот лист:

«Акварельный портрет умершего апреля 28, 1842 г. пятилетнего сына моего Сергея Васильевича Баснина, чудно-милого малютки. Вечно останется в памяти моей воспоминание мое об нем и тот невыразимо-поразительный вид умершего, чрез несколько минут после кончины. Это было как бы изящнейшее мраморное изваяние величайшего художника. Портрет писал Николай Александрович Бестужев (брат известного русского писателя Марлинско-го) уже с усопшего; и надобно сознаться: не совсем был потрафлен...»

Неудовлетворенность отца этим портретом вполне объяснима: как бы Николай Бестужев тогда ни старался выполнить эту работу получше – а она все-таки представляется, учитывая сложность задания, вполне удачной, – «потрафить» отцу, обожавшему умершего сынишку, даже «величайшему художнику» было бы трудно. Ведь воскресить кистью облик умершего – задача сверхтрудная!

Акварель хорошо сохранилась, не выцвела, благодаря этому можно судить о ее качествах. Хорошо переданы одухотворенное личико мальчика, жест правой ручонки, как бы выражающий удивление от того, что на его руку села бабочка. Бестужев, возможно, изобразил символ мимолетности: бабочка гибнет, успев недолго просуществовать, – так и этот ребенок, совсем немного проживший на свете, ушел в небытие. На мальчике светлое платьице с кружевным воротником, подпоясанное розовым шнурком, завязанным бантом. Все в акварели пленяет теплотой отношения художника к этому ребенку, только начавшему познавать жизнь и уже угасшему. На листе справа внизу монограмма «N6:».

В недавние годы в Москве находился исполненный Бестужевым акварельный портрет Алеши Лушникова, сына другого кяхтинского купца, М. М. Лушникова. Как свидетельствует в своих воспоминаниях Михаил Бестужев, брат его учил Алешу рисованию. Он же в одном из своих писем того времени сулил юноше незаурядную будущность. Это предсказание сбылось. А. М. Лушников стал видным общественным деятелем Сибири. Большую роль в этом сыграло его общение в юные годы с Бестужевыми. Встречи с ними, а затем и с другими декабристами способствовали развитию прогрессивных взглядов А. М. Лушникова. Впоследствии на его дочери Вере Алексеевне женился известный революционер И. И. Попов. В своих мемуарах он подробно охарактеризовал положительные качества А. М. Лушникова. У Веры Алексеевны Поповой, скончавшейся в 1927 году в Москве, и хранился портрет ее отца в юношеском возрасте, исполненный Бестужевым. Где находится эта акварель сейчас – неизвестно.

Одновременно или почти одновременно с портретом Алеши Лушникова художник написал Клаву Кондинскую, дочь кяхтинского купца X. X. Кондинского. Со временем она стала женой Лушникова и вместе с мужем принимала самое деятельное участие во всех его прогрессивных начинаниях. Бестужеву этот портрет удался: ему явно пришлась по душе необычайно высокая для девушек ее круга образованность, любознательность. На портрете она была изображена в светлом платье. Ее красивые вьющиеся волосы спадают до плеч. Но особенно тщательно было выписано обаятельное и умное лицо девушки. Обо всем этом сейчас приходится судить лишь по сохранившейся фотографии, так как где теперь эта акварель – неизвестно. Еще недавно она находилась в Москве у Н. И. Стечкиной, внучки К. X. Кондинской-Лушниковой.

По приезде в Селенгинск Бестужевы полтора месяца жили у местного купца Д. Д. Старцева. Их приняли в этом доме с таким радушием и душевностью, что с той поры Бестужевы и Старцевы стали близкими друзьями. «Брат Николай очень любил все это семейство, крестил почти всех их детей... учил всех крестниц и крестников французскому языку, рисованию и проч.», – вспоминал позже Михаил Бестужев. И, конечно же, добавим, писал их портреты. Куда же делись все эти акварели?!

Многим Николай Бестужев был обязан В. Я. Руперту, на протяжении десяти лет – с 1837 по 1847 год – состоявшему генерал-губернатором Восточной Сибири. И в благодарность, как свидетельствует тот же Михаил Бестужев, «брат снял портреты очень похожие» со всего семейства Руперта. В дальнейшей части своих воспоминаний мемуарист пишет: «В Удинск брат ездил единственно по просьбе жены Руперта, чтоб кончить начатые портреты с ее детей». А было их немало – пятеро сыновей и дочерей. Но из этих акварелей в настоящее время ни одна не известна.