Агитатор революции

Зал не унимался. Взволнованные голоса. Разъяренное недоумение. Благородное негодование.

В публике - весь цвет петербургской адвокатуры, высокие когда - то чиновники судебных палат, литераторы, журналисты. За столом защиты именитые Грузен - берг, Гимпельсон... Шум, шушуканье.

- Говорят, какой - то подмастерье... - Да, да! Портной...

- Это называется правосудие?!

- Допустим, Керенский, Чернов, Гоц, Церетелли - это же столпы! Цивилизация! А здесь вас сажает в тюрьму какой - то портной...

Наконец наступила пауза.

- Слово для обвинения по делу привлеченных к суду семи вечерних газет за систематическое распространение контрреволюционной лжи и клеветы получает обвинитель - комиссар печати и агитации Петросовета т. Володарский.

Обвинитель бледной рукой поправил сбившуюся на лоб прядь волос, отодвинул графин и портфель на «рай круглого стола, громко и отчетливо сказал:

- Граждане члены революционного трибунала! В публике потек сдержанный ропот: «Мальчишка», «Защита от него мокрое место оставит»...

Голос обвинителя креп и становился суров.

- Мы судим сегодня не только гражданина Кугеля, не только того или иного редактора. Мы судим чрезвычайно сильную державу - прессу.

Мы начали наши обвинения с определенного политического момента, на который ссылался все время обвиняемый, - с момента заключения Брестского мира. Я не буду, граждане, говорить о том, насколько тяжел Брестский мир. Между нами нет на этот счет разногласий. Не кто иной, как наш вождь т. Левин, который был ярым сторонником принятия этого мира, окрестил его именем «архитяжкого». Я повторяю, разногласий на этот счет у нас нет. И вот уже задолго до того, как первый японский десант из двух рот и нескольких пулеметов высадился «а нашу территорию, в буржуазной печати усиленно муссировался слух о высадке многотысячного десанта. Этот слух пускался с определенной политической целью: смотрите, вы сегодня подписали мир, а вот вам и японское нашествие...

Я знаю, когда выступит защита, будут со слезой в голосе, с большим пафосом вопиять о свободе печати, будут говорить, как недавно писал Амфитеатров: «Печать под судом, разве это мыслимо в республиканской стране?»

Защищайте все, что угодно, но, свободы печати нет. Ее нет ни в Англии, ни во Франции, ни в Соединенных штатах. Я бы мог назвать имена закрытых газет и редакторов, моих близких товарищей, которые сидели в тюрьмах в этих странах.

Вспомните визг буржуазной прессы, объявившей Ленина провокатором, бежавшим из Германии. Вспомните закрытие «Правды», закрытие Керенским рабочих газет.

Тяжелая рука закона должна опуститься на тех, кто, пользуясь важнейшим оружием, распространяет лживые слухи, сеет панику и смуту.

Взнесенная рука обвинителя опустилась на край стола.

Незамеченный никем, Семенов прошел в самый конец железнодорожного депо. «А что если он не поедет отсюда на Паровозостроительный? - взволнованно думал Семенов. - Сергеев прождет, остынет. Да и хватит ли у него духа... Маленький, невзрачный - против такой потрясающей силы». Большевики брали реванш. Их успех становился страшным. Семенов с злой ненавистью наблюдал за человеком, в руках которого была стиснута его судьба. Сегодня?! А вчера? Вчера на Путиловском, где выступал Володарский, речь эсера Глебова прервана на середине. Вечером того же дня на матросском митинге, где опять выступал Володарский, эсерам - оборонцам не дали говорить совсем.

- Мы не скрываем, товарищи, что положение наше тяжелое, было бы нелепо скрывать это, мы знаем, что осьмушка хлеба не накормит, - говорил Володарский. - Но всякий сознательный человек понимает, что не мы, не большевики, лишили вас всего.

... Нас упрекают в том, что мы затеяли гражданскую войну. А разве не Корнилов и Каледин, поддерживаемые буржуазией, пошли походом против Советов? Разве не правые эсеры начали войну в Сибири?