С сыном известного историографа Николая Михайловича Карамзина – Андреем – Ростопчина познакомилась еще в конце 1837 года. Светское знакомство, общий круг друзей, благоговение перед одним и тем же поэтом – Пушкиным. Но чуткое сердце женщины откликнулось на эту встречу совсем не по-светски. Затем последовала череда волнующих встреч и объяснение в любви. «Он сказал, что любит меня, что находит меня  прекрасной и что мне навсегда отдано его сердце».

Боясь стать пленницей страсти и окончательно потерять голову, молодая  графиня выказывала любимому напускное равнодушие. А он начинал подозревать в ней холодную кокетку. Но голос сердца звучал все громче, к тому же, отношения с мужем окончательно превратились в простую формальность: каждый жил своей жизнью. Пройдя испытание двухлетней разлукой, чувства Евдокии и Андрея  только окрепли. Судя по стихам 1840 – 43 годов, в сознании поэтессы исчез страх греха, который преследовал ее раньше, возможно, созревшая  страсть смела эту преграду. Счастливая пора  оставила след в стихах «Молитва за себя», «Верую», «Запретный кубок», «Накануне Нового года», «Подаренный букет».

Но брат поэтессы – Сергей Сушков - усердный ревнитель женской чести, скрыл от читателей шедевр «Неизвестный роман», не менее трёх десятков стихотворении, внушённых любовью к Карамзину, две поэмы. Самый известный биограф поэтессы, он, насколько мог тщательно, заметал даже самые слабые следы, ведущие к потаённому роману сестры. А ведь плодом этого романа были две дочери, отосланные на воспитание в Швейцарию под фамилией Андреевы!

Но замолчать финал этой любовной истории оказалось невозможно: Андрей Карамзин, подчиняясь воле своей властной матери, давно приглядевшей ему невесту, а также по материальным причинам, в 1845 году женился на Авроре Демидовой, богатой вдове. А Ростопчина с мужем и детьми уехала за границу, в Италию. В дороге была написана «Молитва в грустный час», - самое, пожалуй, трагическое и пронзительное стихотворение из ее любовной лирики.  Предчувствия, как и прежде, не обманули поэтессу. Все стихи итальянского периода она переслала в «Северную пчелу»  Ф.В. Булгарину. Увы, из всего отправленного была напечатана только баллада  «Неравный брак», в которой критики усмотрели… скрытое осуждение деспотической политики российского самодержавия в Польше. Ростопчина стала  «персоной нон грата»  в столице и вынуждена была надолго поселиться в Москве. Только смерть царя в феврале 1855 года положила конец опале.

Тем не менее, Растопчины устроились в особняке на Садовой-Кудринской с полным комфортом. В доме была великолепная библиотека и редкое собрание картин и скульптуры – коллекционированием увлекался муж поэтессы. Дом-музей гостеприимно распахивал двери для всех желающих. Никаких ограничений для посетителей не существовало.

В салоне Ростопчиной собиралась вся литературная Москва: Загоскин, Григорович, Писемский, Сухово-Кобылин, Полонский, Мей, Тургенев, Майков, Павлова. В этих стенах Лев Толстой познакомился с Островским, живописец. Федотов с Гоголем. В мае 1850 года Ростопчины устроили выставку Федотова, пользовавшуюся исключительным успехом. Кстати, именно он написал потом превосходный портрет графини.

В мае 1854 года Ростопчиной пришлось пережить еще один сильный удар -Андрей Николаевич Карамзин, полковник конной артиллерии, был изрублен на куски в стычке с турками. Эта трагедия стёрла в сознании поэтессы все обиды, всё мучительное и мрачное, что принесла ей разлука с любимым человеком.

В письме   одному из друзей,  спустя полгода после гибели Андрея, у нее вырвались такие слова:

«Я  хочу бросить писать и сломать свое перо; цель, для которой писалось, мечталось, думалось и жилось, эта цель больше не существует; некому теперь разгадывать мои стихи и мою прозу и подмечать, какое чувство или воспоминание в них отражено! Что свету до моих сочинений и мне до его мнения и вкуса!» 

Пережив депрессию и нервный срыв, Евдокия Петровна все-таки снова взялась за перо. Но разночинцы, получавшие все большее влияние в литературе, восприняли её поэзию как выпад против реализма. В 1850-е годы Ростопчина почувствовала себя чужой среди непонятных ей  «мне­ний и начал». Примкнув вначале к славянофилам, она вскоре порвала с ними, но не примкнула и к западникам.

«Вместо того, чтобы убояться сблизиться с этим миром, тогда только рождающимся у нас в России, я обратила на него внимание… Иду себе прямо своею дорогой и, вследствие моей близорукости, не вижу, не замечаю кислых физиономий: мне до них дела нет! Я-я!! Кто меня любит и жалеет – тому спасибо, кто бранится, особенно без причин, - тем - более чем презренье: невниманье!» - написала  она позже Погодину.

В 1856 году вышло из печати двухтомное собрание её лирики, дополненное стихами, дожидавшимися своей поры. Уже перед смертью в 1857 году двухтомник был дополнен и переиздан. Но время Ростопчиной ушло. Она ещё кипела, не могла смириться с этим. Но прорывалось горькое: «Жрицей одинокой у алтаря пустого я стою...». 

Пожалуй, единственным человеком, понимавшим истинную природу её поэзии, в те годы был Ф. И. Тютчев. В одной стихотворной строке он сумел дать сжатое определение всего её творчества:  «То лирный звук, то женский вздох...»

А к ненавистным  «умникам-разночинцам»  Ростопчина обратилась в стихотворении «Моим критикам»: 

«Я разошлася с новым поколеньем,

Прочь от него идёт стезя моя.

Понятьями, душой и убежденьем

Принадлежу другому миру я!»

В 1856 году графине Ростопчиной исполнилось 45 лет. В Москву приехала Наталья Николаевна Пушкина-Ланская, и они часто наносили визиты друг другу. Пушкина-Ланская вспоминала:

«Сегодня утром мы имели визит графини Ростопчиной, которая была так увлекательна в разговоре, что наш многочисленный кружок слушал ее раскрыв рты. Она уже больше не тоненькая... На ее вопрос: «Что же вы ничего мне не говорите, Натали, как вы меня находите», у меня хватило только духу сказать: «Я нахожу, что вы очень поправились».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.