Дорога к Зевсу

Ячменный кофе с сахарином - штука не сытная. Я выпиваю две чашки и встаю из - за стола еще голоднее, чем садился за него.

- Ты еще зайдешь, Франци? Скажи, ты ведь не оставишь меня одну?

- Я постараюсь, Магда. До свидания. И вот тебе совет: не пытайся хлопотать. Капитану не поможешь, а себе наживешь беды.

- Да, да, Франци! До свидания... «Правильнее - прощай!» - думаю я, выходя на лестницу. Очень жаль, но сюда я больше не приду. Квартира арестованного не место, где Одиссей должен бывать. СС - гауптшарфюрер Леман, стойкий национал - социалист, не имеет ничего общего с подозрительными типами, уклоняющимися от выполнения долга перед фюрером, партией и империей!... Извини меня, Магда. Ты была добра ко мне, а я бросаю тебя. Кто это сказал о жизни, что она измеряется разлуками? Еще один человек был и не был. Магда - наивная старуха, одна из тех, для кого политика, война и Гитлер существуют постольку, поскольку затрагивают крут домашних дел. «Курица в горшке у каждого немца!» - это она приветствовала. «Жизненное пространство - основа нашего будущего!» - это заставляло ее пожимать плечами: может быть, оно и так, вероятно, но я - то здесь при чем? Потом было: «Боже, покарай этих!» и «Доблестно пал за вождя,

народ и рейх». А как же курица?.. Нет, она никого не проклинала, Магда, хлопотала у плиты, экономя на пайковых концентратах. Стирала, убирала, мыла, скребла - образцовый порядок в образцовом немецком доме...

Да, жаль, но ничего не поделаешь: «образцовый немецкий дом» отныне закрыл для Одиссея свои двери. Прямо скажем, не вовремя закрыл. Уезжая в Бернбург, я надеялся по возвращении договориться с Магдой о комнате, - рассчитывал, что господин капитан Бахман рано или поздно отбудет в свою часть. Как же быть теперь? Тридцать пять марок в неделю, обеды на керосинке, диван в кабинете фон Арвида - маловато, чтобы чувствовать себя прочно стоящим на ногах.

Размышляя так, я доезжаю до Гросс - Штерн в Иргартене, огибаю площадь и, выйдя на Фазановую Аллею, не спеша бреду вдоль кустов и скамеек, засыпанных снегом. У меня нет цели, и я никого не ищу - гуляю, вслушиваясь в похрустывание веток, и стараюсь понять, как быть дальше.

План, предложенный мною Варбургу и еще недавно казавшийся легко выполнимым, постепенно перестает мне нравится. Цоллер не позволит долго водить себя за нос. Может быть, Варбург был прав, предлагая автокатастрофу? Он уверен в Руди и утверждает, что все будет выглядеть как несчастный случай. А если Руди все - таки в чем - то промахнется?.. Нет, катастрофа и смерть - самая крайняя мера. Цоллер нужен мне, и я обязан поберечь его... Пока...

Где - то рядом, за каре кустарника, чуть правее озера, стоит та самая скамейка. Сколько надежд было связано с ней. А с Яговштрассе? С газетным киоском? Я вышел на Варбурга, но что проку - связь не гарантирует успеха. Что - то надо делать. Но что? От усталости и голода у меня кружится голова. Я отбрасываю окурок и ковыляю по аллее. Казенный шарф из белого искусственного шелка не защищает шею от холода. Купить же полушерстяной я не могу, не по карману. Семь марок с мелочью до получки - как их растянуть?.. Покидая Францию, я не взял с собой ничего липшего. В ранце нет двойных стенок и тайников за подкладкой. Даже бумаги, компрометирующие Варбурга, остались у Люка. Я поступил так, считая, что пожитки Лемана должны соответствовать его облику тупого служаки. Со связником я отослал назад Лкжу обандероленные банковские пачки и с ним же отправил шведский паспорт. Деньги и документ ничем не могли помочь. Скорее напротив: найденные при обыске, они прямехонько приводили меня в камеру на Принц - Альбрехтштрассе, где следователи, разумеется, не замедлили бы живо заинтересоваться, откуда у унтер - офицера взялись такие забавные цацки?

«Има ва таре» - сказала японская поэтесса Оно - но Комати тысячу сто лет назад - в девятом веке. Смешное имя - Оно - но. А слова - не смешные, скорее печальные: «Это так... что должно быть, пусть свершится». Философия покорности и обреченности. Хрупкая, как карликовые сосенки, высаживаемых японцами в фарфоровых горшочках. Не только что ветер - сквозняк и тот ломает их... Или нет? Или она думала совсем о другом - о том, что все подчиняется закономерности обстоятельств, создаваемых самим человеком?

Мороз, расправившись с пальто, добирается до тела, и я, согреваясь, трусцой бегу к площади. Задыхаясь, вваливаюсь в будку автомата и набираю номер конторы.

- Фрейлейн Анна?

- Леман?

- Да, я... Добрый день, Анна. Извините, что отрываю от дел...

- Я плохо слышу, Леман. Говорите громче. Автомат напоминает морозильную камеру; пальцы прилипают к трубке, и я дую на них, кричу:

- Я в Тиргартене, Анна. Здесь чертовски хорошо, хотя и холодно, как в Гренландии. Скажите, фон Арвид не очень разозлился?

- В Тиргартене? - переспрашивает Анна. - А что вы там делаете?.. Нет, все обошлось, но я не ждала вас раньше завтрашнего дня. Доложить господину управляющему, что вы выйдете на дежурство?

- Вы прелесть, Анна! Как бы я жил без вас? Спасибо и... поверьте, Леман умеет быть благодарным. До свидания, Анна.

Я вешаю трубку и растираю уши. Все обошлось. Да и разве могло не обойтись, если докладную на стол фон Арвида клала сама фрейлейн Анна, крайне заинтересованная в том, чтобы ночной сторож Леман не подвергся взысканию за отлучку?.. Теперь на очереди Цоллер.

Диск вращается, жужжит, вызывая в мембране сухой треск и шорохи. Ожидая соединения, я танцую на месте, пристукиваю каблуками; голова опять начинает кружиться...