С приходом Аллы в нашей группе стали частыми разговоры об искусстве, а особенно о музыке. Их неизвестно кто заводил, но к словам Аллы всегда прислушивались. Нам казалось, что она лучше всех чувствует и понимает музыку, живопись. Да и как было думать иначе, если Алла, не колеблясь, могла пропустить лекцию только ради того, чтобы побежать в магазин, куда поступили граммофонные пластинки с новыми произведениями Шостаковича, Хачатуряна, Шапорина... Могла час - другой простоять в комнате комитета комсомола у репродуктора, когда по радио передавались труднейшие, на наш взгляд, произведения Равеля, а потом восторженно восклицать:

- Не понимают некоторые его изящных картинок! Но меня они волнуют. В них есть что - то подлинно французское...

Мы краснели, стыдясь, что плохо разбираемся в творчестве Равеля. А Алла, как бы казня нас, продолжала:

- Знаете это место из сонатины? Это же чудо!... - И тихонько напевала, покачивая в такт белокурой головой.

А то вдруг, едва переступив порог института, она объявляла:

- Девочки (она всегда так обращалась к нам, хотя в группе было восемь парней)! Девочки, появился новый талант - Щербинин... Я вчера слушала его поэму для фортепьяно с оркестром. Он играл для узкого круга. Очень, очень экспрессивно. Он идет в русле классической школы...

Однажды, помню, я сам был свидетелем того, с каким упоением она слушает музыку.

Мы сидели на лавочке в сквере неподалеку от института. Холодный ветер гонял по дорожкам кленовые листья. Сквозь голые ветви синело небо, по нему бежали белые, тоже холодные облака. Мы о чем - то говорили, кутаясь от ветра в воротники пальто. И вдруг замолкли. Глухо, словно под землей, прозвучал аккорд - один, другой, третий... Алла сидела, полуотвернувшись, прикрыв глаза рукой, и казалось, не было для нее в эти минуты ничего более важного, чем музыка. «Наверное, очень хорошая девушка», - подумал я.

Звуки таяли, снова наплывали, как прибой, и чудилось, будто кто - то сильный, гордый умирает рядом, умирает без жалоб и стонов. И было почему - то жалко, что собственная жизнь, в сущности, только начиналась, что еще не было в ней вот таких же значительных, захватывающих душу событий, о которых рассказывали звуки.

Когда затих последний аккорд, мы вопросительно посмотрели на Аллу.

- Это Чайковский. Канцонетта... - придушенно оказала она.

Мы, безусловно, плохо знали музыку, потому что ежедневно до позднего вечера просиживали в библиотеках над учебниками, лекциями и редко бывали на концертах. Оттого, наверное, каждый из нас немножко завидовал Алле. И не раз можно было услышать, как кто - нибудь вздыхал:

- Все же здорово - разбираться в музыке!...

Возражал Коля Розов. Он говорил:

- Это не главное.

- А что ты считаешь главным? - спрашивал я.

- Человек, для которого создается музыка.

- Ну! - махал я рукой. - Ты ломишься в открытую дверь.

Нам казалось, что Коля незаслуженно дуется на Аллу, должно быть, он не мог забыть ее «благодеяния». Во всяком случае, он держался в стороне и почти не принимал участия в разговорах о музыке.

И вдруг случилось непредвиденное. Перед Октябрьскими праздниками Коля подошел к Сорокиной после лекций и, вызывающе поблескивая глазами, громко оказал:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.