Всадники ниоткуда

- Собаке собачья смерть. А что с Ланге?

- Уехал. Должно быть, совсем. С ним тоже история, - засмеялась она. - Мартин за что-то изувечил его тан, что узнать было нельзя. Думали, будет дипломатический скандал, а вышел пшик. Ланге отказался от всяких претензий. Репортеры бросились за объяснениями к Мартину. Тот угостил их висни и сообщил, что Ланге хотел отбить у него русскую девушку. Это меня. В общем, смех, но за смехом тоже какая-то тайна. Сейчас Мартин уехал вместе с Томпсоном. Куда? Узнаешь. Я тебе все газетные вырезки подобрала. Там и записка тебе от Мартина - о драке ни слова. Но Зернов, поверь мне, что-то знает. Кстати, завтра наконец его выступление на пленарном заседании - все газетчики ждут, как акулы за нормой корабля, а он все откладывает. Из-за тебя, между прочим. Хочет с тобой предварительно встретиться. Сейчас. Удивлен? Я же сказала: сейчас. Зернов появился с кинематографической быстротой и не один. Его сопровождали Каррези и Монжуссо. Более сильного эффекта он произвести не мог. Я разинул рот и даже на приветствие не ответил.

- Узнал, - сказал по-английски Зернов своим спутникам. - А вы не верили. Тут я вскипел, благо, по-английски кипеть было легче, чем на любом другом языке, кроме русского.

- Я не помешался и не потерял памяти. Трудно не узнать шпагу, которая проткнула тебе горло.

- А вы помните эту шпагу? - почему-то обрадованно спросил Каррези.

- Еще бы.

- Она висит у меня после шестидесятого года. Приз за Тулузу, - флегматично заметил Монжуссо.

- Я ее у тебя и запомнил. И клинок и гарду, - снова вмешался Каррези. Но Монжуссо его не слушал.

- Сколько вы продержались? - спросил он, впервые оглядывая меня с интересом. - Минуту, две?

- Больше, - сказал я. - Вы же работали левой.

- Все равно. Левая у меня много слабее, не та легкость. Но на тренировках... - Он почему-то не закончил фразу и переменил тему: - Ваших мастеров я знаю: встречался на фехтовальной дорожке. Но вас не помню. Не включили в команду?

- Бросил фехтование, - сказал я: мне не хотелось «раскрываться». - Я давно уже бросил.

- Жаль, - протянул он и взглянул на Каррези. Я так и не понял, о чем он пожалел: об утраченном мной интересе к спортивной шпаге или о том, что поединок со мной отнял у него более двух драгоценных минут жизни чемпиона. Каррези заметил мое недоумение и засмеялся.

- Гастон не был на этом поединке.

- Как это не был? - не понял я. - А это? Я осторожно пощупал косой шов на горле.

- Вините меня, - смущенно проговорил Каррези. - Я все это придумал у себя на диване. Гастон, которого синтезировали и которому дали в руки такую же синтезированную шпагу, - это плод моего воображения. Как это было сделано, я отказываюсь понимать. Но действительный, настоящий Гастон даже не коснулся вас. Не сердитесь.

- Честно говоря, я даже не помню вас за табльдотом, - прибавил Монжуссо.

- Ложная жизнь, - напомнил мне Зернов наш разговор на лестнице. - Я допускал моделирование предположений или воображаемых ситуаций, - пояснил он Каррези.

- А я ничего не допускал, - нетерпеливо отмахнулся тот, - да и не подпускал к себе эту мировую сенсацию. Сначала просто не верил, как в летающие блюдца, а потом посмотрел ваш фильм и ахнул: дошло! Целую неделю ни о чем другом говорить не мог, затем привык, как привыкаешь к чему-то необычному, но повторяющемуся и, в общем, далекому. Профессиональные интересы отвлекали и разум и сердце: даже в тот вечер, накануне конгресса, ни о чем не думал, кроме новой картины. Захотелось воскресить исторический фильм - не голливудскую патоку и не музейный экспонат, а нечто переоцененное глазами и мыслью нашего современника. И век выбрал, и героев, и, как у вас говорят, социально-исторический фон. А за табльдотом «звезду» нашел и уговорил. Одна ситуация ему не нравилась: поединок левой рукой. Ну, а мне виднее, как это ни странно. Я его помню на фехтовальной дорожке. Со шпагой в правой - слишком профессионален, не сумеет войти в образ. А в левой - бог! Неуемная сила, ошибки, злость на себя и чудо естественности. Убедил. Разошлись. Прилег в номере, думаю. Мешает красный свет. Черт с ним, зажмурился. И все представил - дорогу над морем, камень, виноградники, белую стену графского парка. И вдруг чушь какая-то: наемники Гастона - в сценарии он Бонвиль - останавливают на дороге бродяг не бродяг, туристов не туристов, чужаков, одним словом. Не тот век, не тот сюжет. Хочу выбросить их из замысла и не могу - как прилипли. Тотчас же переключаюсь: пусть! Новый сюжетный поворот, даже оригинально: скажем, бродяги, уличные актеры. А Гастон у себя, естественно, тоже о фильме думает, не о сюжете, конечно, а о себе, все о той же дилемме: левой или правой. Я вступаю с ним в мысленный спор: горячусь, убеждаю, требую. Наконец приказываю: все!

- Это я видел, - вспомнил я. - Кучка малиновой пены у дороги, и вы из нее, как щелкунчик из табакерки. Каррези закрыл глаза, пытаясь мысленно представить себе случившееся, и снова обрадовался.