Вспомнив о своей размолвке с сыном, Пытто улыбнулся мягкой, доброй улыбкой и подумал: «Однако настоящий мужчина из него получится, за своё дело постоять может. Да и все молодые сейчас какими-то другими стали. Смелые очень и куда-то вперёд смотрят. Ну, ничего, на этот раз им придётся подчиниться. Осторожность сильнее смелости».
* * *
В полночь Пытто подъезжал к месту стоянки своего стойбища. Луна тускло освещала узкую долину небольшой речушки. Пытто глянул в том направлении, где должно было стоять его стойбище, и замер. Стойбища не было. Он резко сбросил с рук рукавицы, протёр глаза с заиндевелыми ресницами и снова уставился туда, где всего лишь двое суток назад стояло стойбище.
«Укочевали, - пронеслось у него в голове, - пока я ездил в долину Тиркынэй, - укочевали!» Кровь хлынула в лицо Пытто. Он открыл рот, чтобы крикнуть, но задохнулся от ярости и вдруг с остервенением начал кусать рукав кухлянки. Олени испуганно запрядали ушами, запрокинули назад свои громадные ветвистые рога, готовясь к стремительному бегу. Пытто вскочил на нарту. «Гы!» - со стоном воскликнул он и с силой хлестнул по крупу коренного оленя погонычем - гибким прутом с костяным набалдашником на конце. Олени с места рванулись вскачь. Через мгновение Пытто осадил их у чёрных крутых пятен, обложенных вокруг камнями. Это были следы укочевавших яранг. На снегу, истоптанном тысячным стадом оленей, валялись обрывки шкур, истёртые травяные стельки торбаз, оленьи рога.
Закрепив нарту за острый каменистый выступ, торчавший из-под снега, Пытто сделал несколько кругов по истоптанному снегу вокруг стоянки стойбища, ища направление кочевого тракта. Ещё маленькая надежда теплилась в его груди на то, что стойбище укочевало по пути, указанному им, что он просто разминулся со своим укочевавшим стойбищем в широкой долине Тиркынэй. Прижав руку к тому месту, где в груди гулко стучало сердце, Пытто низко наклонился, внимательно изучая следы. Чем дальше старик описывал круг от места стоянки стойбища, тем реже и отчётливее были оленьи следы. На пятом кругу Пытто нашёл кочевой тракт, он шёл прямо к перевалу, за которым начиналась долина Койныкай. Многочисленные следы от широких полозьев тяжело загруженных нарт, тускло мерцая зелёными искрами при лунном свете, уходили туда, к проклятому месту. Руки Пытто бессильно повисли вдоль тела, и сам он весь как-то вдруг сник, сгорбился. «Значит, не послушали меня молодые: по-своему сделали. Как же это? Что ж теперь делать? Только-только жизнь настоящая началась. Только-только я хозяином себя почувствовал, как все мужчины стойбища. Сын подрос, хорошим оленеводом стал, и вот всё пропало. Теперь снова будет над нами проклятье, мор пойдёт, олени падать начнут...»
Медленно, спотыкаясь о вывороченные комья снега, Пытто подошёл к своей упряжке, сел на нарту и долго сидел, ни о чём не думая. Почувствовав, что у него сильно озябли ноги, старик поправил упряжь на оленях и поехал в обратный путь по своему старому следу.
Подавленный, он уже не возмущался, он просто считал отныне себя обречённым.
«Что ж, поеду и я туда», - решил он, но ехать мимо каменного истукана он всё же не осмелился. Пытто решил сделать большой круг по своему старому пути и въехать в долину Койныкай с обратной стороны.
* * *
Вторые сутки Пытто ехал по долине Койныкай. Уже в десятом месте он разгребал снег и всюду обнаруживал крупный, густой лапчатый ягель.
Пытто чутко прислушивался к малейшему шороху. Всё ему казалось здесь незнакомым, таящим в себе невидимые злые силы. Одна из сопок вдавалась в долину небольшим мысом, напоминавшим тупую морду моржа. Пытто долго всматривался в этот мыс, до тех пор, пока ему не показалось, что он шевелится. Круто повернув влево, старик объехал его далеко стороной. Сытые олени быстро мчались но незнакомому для них пути. В морозном воздухе сверкали крошечные искорки снежной пыли. И так тихо было вокруг, что Пытто порой останавливался и, до боли напрягая слух, всё вслушивался и вслушивался во враждебное молчание белой долины, над которой, по его мнению, висело проклятие каменного чудища. Уже совсем было близко то место, откуда можно было видеть этот страшный каменный столб. Всё чаще останавливался Пытто, всё дольше и дольше вслушивался в тишину долины.
И вдруг раздался грохот. Гулкое эхо покатило его по долине. Олени Пытто испуганно шарахнулись в сторону. Вздрогнув от неожиданности, не помня себя, старик начал хлестать погонычем крупы обезумевших оленей. Ветер свистел в ушах Пытто. Твёрдые комья снега стремительно летели ему в лицо, из-под копыт оленей. Испуганная взрывом полярная сова пролетела над самой головой старика. Вдруг правый полоз парты стукнулся обо что-то чёрное, хрустнул и задрожал, царапая сломанным местом твёрдый снежный наст.
«Вот оно, начинается», - в ужасе подумал Пытто.
Из открытых заиндевелых ртов оленей с высунутыми влажными языками со свистом вырывалось горячее дыхание. Пугливо озираясь, Пытто встал на колени перед сломанной нартой, быстро осмотрел излом.
- Нет, долина эта отсюда никого не выпустит. Дальше ехать нельзя, - прошептал старик.
Шли минуты, а тишина больше ничем не нарушалась. Страх Пытто снова сменился безразличием. Выкурив три трубки подряд, он поднялся на ноги, посмотрел в ту сторону, откуда недавно скакал в бешеном галопе, взял за поводья оленей и снова направился к страшному месту. О себе он не думал. Старик считал, что жизнь у него кончена. Голова его теперь была полна тревожных мыслей за судьбу сына, за судьбу всех людей его стойбища, за судьбу колхозного стада.
Понуро опустив голову, старик шёл и шёл, готовый ко всему в этой, по его мнению, полной самых разнообразных неожиданностей проклятой долине. И, разверзнись перед ним земля, Пытто ничуть бы не удивился. Он просто объехал бы это место стороной и пошёл бы дальше вперёд.
Долго шёл Пытто, ведя на поводу оленей. Нарта со сломанным полозом со скрипом бороздила снег. Снова наступила тьма. В тёмно-синем небе зажглись холодные звёзды...
Вдруг старик услышал впереди себя шум бегущих оленьих упряжек, а мгновенье спустя - громкий, раскатистый хохот. Сердце Пытто забилось часто-часто. Ему почудилось, что это смеётся его сын.
- Гок! Гок! - вылетело в морозную тишину и покатилось по долине.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.