Всю ночь накануне защиты диссертации Чернышевский просидел над корректурой для очередного номера «Современника». Подготовиться к диспуту не было никакой возможности. Впрочем, это мало его беспокоило. Основные положения работы чётко отлились в его сознании. И стоит ему высказать одно из них, как богатая память, насыщенная [многотомным багажом «пожирателя книг», услужливо подскажет сотни доказательств, примеров, сопоставлений.

Посмеиваясь и говоря что - то полушепотом, он спешно перелистывал ещё пахнущие типографской краской страницы только что вышедшей из печати брошюры с жирно оттиснутым на титульном листе заглавием: «Эстетические отношения искусства к действительности».

Он был совершенно спокоен. Никто из слепых университетских кротов не докопается до подлинного смысла диссертации: если уж Никитенко, самый просвещённый из профессоров, просмотрев предварительно его работу, не нашёл в ней ничего предосудительного и дал разрешение печатать, так где же другим догадаться. Ведь этакая невинная эстетическая теория! Кому же на ум придёт, что действие её подобно взрыву динамитной бомбы. Не только пресловутое «искусство для искусства» к черту на рога взлетит, но и кое - чему другому не поздоровится.

Он по - детски заразительно расхохотался.

... Небольшая аудитория была набита людьми до отказу. Стояли на подоконниках, стояли вдоль стен и сидели на приставных стульях. Хотя Чернышевский и не подписывал своих статей, его уже знали как автора смелых рецензий, отважно бранившего за пустоту и бессодержательность даже писателей с именами. Интриговало и название диссертации.

После краткого вступления, сделанного ректором университета Плетнёвым, Чернышевский прошёл на кафедру.

Невысокий, худощавый, с бледным, юношески гладким лицом и густыми светло - русыми волосами, он и сам выглядел студентом, смущённым перед своей первой пробной лекцией.

От направленных на него взглядов он чувствовал неловкость во всём теле и первые фразы произнёс неуверенно, почти невнятно. Но уже следующие зазвучали крепко и убедительно, прорываясь наружу, как разряд скопленной внутри нервной энергии, и электризуя аудиторию.

«Прекрасное есть жизнь...», «Стремление к жизни, проникающее в органическую природу, есть вместе и стремление к произведению прекрасного», «Полнота в жизни и красота в действительности - тождественны...», «Истинная, высочайшая красота, встречаемая человеком в мире действительности, а не красота, создаваемая искусством».

- Что он говорит! - с видом растерянным и негодующим хрипел директор педагогического института Давыдов, наклоняясь к профессору Никитенко. - Ведь это - полное отрицание искусства!

«... Искусство должно быть учебником жизни, объяснением жизни, приговором над некоторыми её явлениями».

- Браво! Браво! - неистово захлопал офицер генерального штаба и чуть не сорвался с подоконника.

«Галёрка» с воодушевлением подхватила хлопки.

Ну да, конечно, учебником! Разве все они не искали на страницах книг и журналов указаний, как им жить, что делать, куда направить ищущие приложения силы?

Колокольчик председателя задребезжал брюзгливо и предостерегающе.

- Прошу соблюдать тишину, иначе я вынужден буду... Офицер захлопал было снова, но примостившийся рядом с ним на подоконнике молодой человек с острой бородкой удержал его за рукав:

- Вы с ума сошли, Сераковский! Зачем дразнить гусей?

- Да ну их! - вспылил офицер.

Большие серые глаза его под мохнатыми бровями горели. Невысокий, крепкий, широкоплечий, он с раздражением ерошил курчавые русые волосы, будто сдерживая себя этим непроизвольным движением, чтобы не полезть в драку с профессорским ареопагом.

- «Учебник жизни»! «Приговор над жизнью», - ворчал в ухо декана Устрялова Давыдов. - Да ведь это - навязывание искусству грубой тенденциозности.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.