Рождение поэмы

- На кой он сдался? - спросила баба.

- Ребят по ем будут учить.

Об этой находке в «исследованиях и материалах музея» сообщалось следующее:

«Скелет уходил вглубь трясины, не давая опоры для копачей. Пришлось раздеться и спуститься в трясину, что было крайне трудно из - за ледяной температуры родниковой воды. Правый и левый огромные рога, как и череп, были целы, но крайне непрочны вследствие полнейшей мацерации костей. Кости разламывались прямо в руках, что вызывало опасение в успешности сохранения скелета, но по мере высыхания твердость костей восстанавливалась».

Был найден скелет исполинского ирландского оленя с размахом рогов в два с половиной метра.

В городе дед долго объяснял заведующему музеем насчет птиц.

- Полосатая она, стерва, - говорил он сокрушенно. - Ну прямо гагара, только поболе и по - страшней. Одно слово - пестрядь.

Деда отправили обратно с наказом:

птицу не пугать и ждать охотников из города. Ехать на Белое озеро за птицами вызвались геолог Шпиндлер и сотрудник местной газеты поэт Ваня Дорохов. Три часа они ползали по узкоколейке до Ласкова. Глухие полустанки были завалены смолистыми бревнами и пахли свежей порубкой и немудрыми лесными цветами.

В Ласкове их встретили комсомолец Лешка, он же Алексей, и дед. Пешке было не до озера, в их колхозе косили сено, и с Пороховым и Шпиндлером отправили провожатым деда, носившего кличку «Двадцать процентов». Идти на озеро дед побаивался, - ходили слухи, что там живет не то водя - ной, не то рыба с громадной жабьей мордой.

- Остатнее способности у меня нету, - ныл всю дорогу дед. - Инвалид я, свинья меня задрала. Ну, милок, была свинья, - прямо лев. Ударил я ее Шестом, хотел выгнать из избы, - она как кинется, повалила меня, я лежу, кричу в голос, она меня рвать, она меня терзает. Мужики сбежались, боятся подступиться, а она меня рвете, она меня терзаете! Насилу отняли. В больнице я месяц пролежал, доктор сказывал: ты теперь, Егор, совсем остался без трудоспособности, от тебя, говорит, по видимости сохранилось двадцать процентов, никак не более. С тех пор так меня и величают «Двадцать процентов». Ну, была оке свинья! Выйдет на улицу, - все как вымерло, бабы ребят хватают, ворота запирают, мужики с вилами ходют, чистая война. Однако убили ту свинью разрывной пулей. иная ее не берет.

- Ты, старик, про водяного нам расскажи, - попросил Шшиндлер.

- Что водяной... Водяной живет, рыбкой питается. Чего про него говорить. Сам увидишь.

- А ты видал?

- Как не видать, - видал.

Только к закату вышли к Глухому озеру. До Белого озера, где жили птицы, идти оставалось несколько часов. Решили заночевать н провести на Глухом озере день, - спешить особенно некуда. Ночь медлила. Она зарождалась на восточном берегу озера сумерками, легкой синевой, страшно высоким месяцем, повисшим над зарослями, но обрыв на западном берегу был еще выпукло освещен солнцем. Обрыв лесники называли «Рудым яром».

- Ваня, - Шпиндлер остановил Дорохова за рукав, - прочти - ка (мне еще раз твои стихи о соснах.

Дорохов начал читать. В стихах было одно место, - оно очень нравилось Шпиндлеру. Там рассказывали о старых сосновных пнях, о тончайших слоях древесины, нараставших десятки лет, о медленном могуществе жизни. Стихи были тихие и скромные, как и сам Ваня.

- Вот это мне, здорово нравится, - Шпиндлер похлопал Ваню по плечу. - Стихи о напластованиях жизни. В сущности говоря, стихи об органической химии. Ну, не сердись, я не о том хотел сказать. Разговор будет о «Рудом яре». Погляди получше.

Под косым солнцем обрыв казался полосатым, как шкура пестрого зверя, разложенная у подножья лесов. Желтели ровные слои девонского известняка, осыпавшегося колючими осколками и окаменелыми (ракушками аммонитов. Над известняком белели ледниковые пески, перемытые многими водами и перевеянные ветром давно забытых эпох, над ними лежала пепельная толща подзола.