«Требования долга жестоки, друг мой, но если бы их можно было исполнить без труда, то в чем заключался бы героизм?»

Стендаль

I

Михаил Шульга не хочет делать историю. Он не хочет быть героем. Он отвергает эту беспощадную профессию, это беспокойное ремесло. Он жаждет раствориться в днях - тихих и серых. Но страна наша лишена безмятежности! Но эпоха преодолела, вытеснила его косное сопротивление.

Ежеминутно в Шульге схватываются двое. Они наваливаются друг на друга. Инертность и энтузиазм избрали Михаила Шульгу ареной своих битв. И победил энтузиазм.

Эта схватка начинается в тысяча девятьсот десятом году в станице Ладожской. Отставной солдат батрак Шульга проторговывает свою первую, единственную лошадь. Это историческое для семьи событие заслоняет другое: рождение Михаила Шульги, который не хотел, но стал героем.

II

Каждое лето он, тощий подросток на высоких комариных ногах, оставался наедине с небом. Степное небо, неподвижное и влажное, растворяло в себе весь мир. И мир исчезал для пастуха Шульги, поглощаемого одиночеством. Клочки мира, хлопья живой шерсти - кроткие овцы грузно волочили отвислые курдюки, утопая по горло в темной траве, глубокой, словно колодезь. К стаду он проявлял снисходительное презрение - оно требовало лишь немного кнута, немного ласки. Шульга запрятывал дни в дулейку и потом выдувал их оттуда. Пыль и жара обвевали его мысли. Суровость сдавливала тонкие губы. Одиночество становилось его профессией.

На закате Шульга возвращался со стадом в станицу. Оголтелая орда звуков набрасывалась на него, привыкшего к степной тишине. Скулили пилы, вгрызаясь в медовое дерево. Гармоника громко бродяжничала в терновнике. Темный и сытый дым вздымался из труб. Остролицый месяц колебался в теплом небе. Зажиточные станичники, рыгавшие от самодовольства, восседали у ворот, переваривая свое благоденствие. Овцы толпами подходили к их хатам. Поднимая чувалы у одного из станичных богатеев, Шульга нажил свою первую грыжу. Он заработал вторую, таская бревна на постройке мельницы.

Батрачество вырвало его из детства и школы. В станичном ликбезе он впервые почувствовал книгу. Мир, отнятый у него одиночеством и застенчивостью, возвращается к нему иным. Книга раздвигает границы его бытия. Она помогает осмыслить ненависть к кулаку, возвышая ее - прежде узкую и личную - до обобщенной и действенной. Тогда он идет в комсомол.

III

Скулы его ныли отчаянно. Иногда он не мог раскрыть рта - так уставал! И все слова, которые кричал он, будто отлагались в горле известкой. Бесконечно должен был он убеждать, доказывать, надрываться. Он, Михаил Шульга, в котором инертность и энтузиазм дрались врукопашную, поддерживал бодрое настроение у полутораста комсомольцев станичной ячейки. Снедаемый робостью, сковываемый привычкой к одиночеству, замкнутый, оказался он неожиданно для других и самого себя великолепным организатором, общительным и раскрытым для всех. Это ненависть, великая и действенная, взрывалась в нем, как в двигателе внутреннего сгорания, порождая победоносное движение. Это комсомол переделывал его, Михаила Шульгу, секретаря комсомольской ячейки станицы Ладожской.

IV

Кавалерийский отряд врывается в Краснодар. Кони несутся в пене, точно горные реки. Веселые пики вздымают небо и мчат его на остриях, как знамя, лазоревый штандарт кавалерии. Улицы увлекаются отрядом, как щепки; бег его так стремителен, будто гарцуют дома, а лошади врастают в землю. Их раздвоенные зады, зады гнедые, булачные и чалые, колышутся на нервных ногах, натянутых, словно струны. Легкими и летящими вслед за остриями пик кажутся кавалеристы в галопе. Гром их движения возносит на волнах своих город.

Очень неподвижный, с глазами, запрятанными глубоко и надежно, чтобы не выдать того, что вершится в нем, Михаил Шульга стынет на гарцующем тротуаре. Ногтями впивается он в ладони. Он отворачивается от отряда. Вот сейчас разорвется его сердце. Вот сейчас подскочит, стащит с лошади крайнего кавалериста. Сдернет с него шинель, буденовку, пику, забросит за спину, на ходу угнездится в седле и ринется в сверкающий мир романтики - обитель заманчивого героизма.

Но ведь никогда, - никогда не станет он красноармейцем! Придет последний и решительный бой! Грыжи, проклятые грыжи обрекают его на вынужденное равнодушие зрителя. Удел мирный, ненавистный и пресный уготован ему. Пальцы его комкают путевку: секретарь ОДН Шовгеновекого района. Как презирает он педагогику!

И он срывается с тротуара и уходит.

V

Громыхающие, словно жестяные, пальмы сообщают происходящему вид искусственный и неправдоподобный. А может ли быть что - нибудь естественное? Два комсомольца стремятся ускорить переделку мира, доставшегося им в наследство.

Радченко - секретарь адыгейского совета ОДН - комсомолец. Им можно измерять людей и явления. Так оч выверен, точен, прямолинеен. Радченко яростно кромсает горбушку. Ханжеская мудрость умирающего мира, мира, озирающегося с поджатым хвостом, как побитая собака, омерзительна ему. Кто - то сказал сегодня, когда он добивался денег для одного из бесчисленных ликбезовских мероприятий: «По одежке протягивай ножки». И он яростно кромсает горбушку.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.