Великому шестидесятнику, другу и соратнику Некрасова, Н. Г. Чернышевскому удавалось, как отмечает Ленин, проводить «через препоны и рогатки цензуры - идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свержение всех старых властей» (Сочинения. 3 - е изд. Т. XV, стр. 144). Некрасов мог колебаться, «будучи лично слабым, между Чернышевским и либералами, но все симпатии его были на стороне Чернышевского» (Соч. 3 - е изд., Т. XVI, стр. 132). Последние слова не оставляют никаких сомнений в том, что Некрасов, по мнению Ленина, стоял в том же идеологическом ряду, что и Чернышевский, т.е. подобно ему являлся «мужицким демократом», ориентирующимся на крестьянскую революцию. В его стихах как и в статьях Чернышевского проводилась та же «идея крестьянской революции», та же «идея борьбы масс за свержение всех старых властей».

Вот почему среди великих русских поэтов XIX века нет ни одного, который подвергался бы такой исключительной по своему ожесточению и упорству цензурной травле, как Некрасов. Царская цензура видела в нем непримиримого врага существующего порядка и все усилия прилагала, чтобы «заградить ему уста».

За всю свою долгую литературную деятельность Некрасов никогда не чувствовал себя даже в относительной безопасности от цензорских ножниц и красного карандаша. Неподдельным трагизмом веет от слов умиравшего поэта, сказанных доктору Белоголовому: «Вот оно, наше ремесло литератора: когда я начал свою литературную деятельность и написал свою первую вещь, то тотчас же встретился с ножницами; прошло с тех пор 37 лет, и вот я, умирая, пишу свое последнее произведение и опять - таки сталкиваюсь с теми же ножницами».

А Терпигорев в своих воспоминаниях рассказывает, что когда Некрасов заговорил о том, что он вытерпел и вынес от цензуры, в глазах его появилось выражение, которое бывает «у смертельно раненого медведя, когда подходят к нему, и он глядит на них» (т. е. на охотников).

Даже в деревенской тиши, в ближайшем общении с «матерью природой», когда его душа «ощущала покой», отдаваясь поэтическому творчеству, Некрасов не в силах был вполне отрешиться от мучительного сознания, что цензурный «молоток» всегда и повсюду угрожает ему:

«Не чувствовать над мыслью молотка

Я не могу, как сильно ни желаю...»

(«Уныние»).

В «Заметках о Некрасове» Чернышевского, носящих характер воспоминаний, содержится следующее замечательное место: «Некрасов постоянно говорил, что пишет меньше, нежели хочется ему; слагается в мыслях пьеса, но является соображение, что напечатать ее будет нельзя, и он подавляет мысли о ней; это тяжело, это требует времени, а пока они не подавлены, не возникают мысли о других пьесах... О чем он думал, что это невозможно напечатать скоро, над тем он не может работать. Причина невозможности всегда была цензурная. Он был одушевляем на работу желанием быть полезным русскому обществу; потому и нужна ему была для работы надежда, что произведение будет скоро напечатано; если бы он заботился о своей славе, то мог бы работать и с мыслью, что произведение будет напечатано лишь через двадцать, тридцать лет...»

Самый яркий из фактов, подтверждающих слова Чернышевского, относится к 1856 году. Уехав заграницу и временно освободившись от тягостных впечатлений «гнусной российской действительности» (выражение Белинского), в том числе и от особенно тягостных для него цензурных впечатлений, Некрасов почувствовал небывалый прилив творческих сил. С исключительным подъемом и энергией он принялся за работу над большой поэмой лирико - эпического характера. Дело подвигалось успешно, и это придавало новые силы взыскательному к себе художнику. Но работе не суждено было быть доведенной до конца: в разгар ее Некрасов получает известие о цензурной катастрофе, разразившейся над только что вышедшим собранием его стихотворений (первым собранием, если не считать малоудачного юношеского сборника «Мечты и звуки») и «Современником», перепечатавшим из этого собрания три наиболее острых в политическом отношении вещи. Журналу грозили запрещением, а поэту - крепостью, в которую он - де попадет тотчас после возвращения из - за границы.

Не удивительно, что это известие «как варом обдало Некрасова». 6(18) декабря 1856 года он пишет Тургеневу из Рима: «Не знаю, буду ли в состоянии кончить работу, в которую думал вылить всю мою душу, - без первой половины то, что я послал тебе, не имеет того значения, какое, я надеюсь, получит вещь в целом. Признаюсь, она мне нравится. Глупый человек! Я воображал, что можно будет напечатать ее. О, Тургенев! Зачем же жить? - то есть мне, которого жизнь - медленное трудное умиранье...»

Мрачный прогноз, прозвучавший в этом письме, оправдался. Некрасов, действительно, не нашел в себе силы закончить свою поэму (речь идет о поэме «Несчастные»), а когда часть ее под многозначительным заглавием «Эпилог ненаписанной поэмы» появилась в № 2 «Современника» за 1858 год, это вызвало новые цензурные осложнения.

Другой факт, опять - таки говорящий о вынужденном отказе Некрасова от увлекавшей его работы, относится уже к 70 - м годам. Под впечатлением шумного успеха обеих частей поэмы «Русские женщины» Некрасов задумал продолжать разработку этой темы и составил уже план большой поэмы, в которой предполагал изобразить жизнь декабристов и их жен в Сибири. Однако он предвидел, что при реализации этого плана встретятся очень существенные препятствия. В письме к Анненкову (от 29 марта 1873 года) он прямо называет эти препятствия: «1) цензурное пугало, повелевающее касаться предмета только стороной, 2) крайняя неподатливость русских аристократов на сообщение фактов, хотя бы и для такой цели, как моя, т.е. для прославления». «Неподатливость русских аристократов» было все же возможно преодолеть. Но вот «цензурное пугало» заставило Некрасова отказаться от дальнейшей работы над поэмой, которая обещала стать одним из грандиознейших достижений его творчества.

Я привел всего два примера отказа поэта от работы из - за цензурных преследований. Таких примеров, при желании, возможно было бы привести гораздо больше.

Добролюбов, конечно, не преувеличивал, когда в сентябрьском письме 1859 года к Бордюгову с тоской и болью восклицал: «Боже мой! сколько великолепнейших вещей мог бы написать Некрасов, если бы его не давила цензура!»

* * *

Как ни старался, вообще говоря, Некрасов приспосабливать свои стихи к цензурным требованиям многие из них так и не удалось ему увидеть напечатанными.

Поэма «Белинский», написанная в 1854 - 1855 годах, появилась в русской легальной печати лишь в 1881 году, в журнале «Древняя и новая Россия» (№ 2); стихотворение 1858 года «Бунт» - в 1913 году; стихотворение 1861 года «Ты, как поденщик, выходил» (впоследствии названное «Тургеневу») - в 1913 году; стихотворение 1874 года «Путешественник» - в 1913 году; стихотворение 1874 - 1875 года «Что нового?» - в 1913 году; стихотворение 1877 года «Есть и Руси чем гордиться...» - в 1912 году, и т. д., и т. п.

Последнюю главу поэмы «Кому на Руси жить хорошо», этого наиболее крупного по размерам, наиболее выдающегося по художественным достоинствам и общественной значимости произведения Некрасова, ему также не удалось провести в печать. Глава эта, названная автором «Пир на весь мир», была написана осенью 1876 года в Крыму, куда поэт уехал в тщетной надежде подправить свое в конец уже подорванное здоровье. Некрасов надеялся напечатать «Пир» в ноябрьской книжке своего журнала, но цензор Лебедев усмотрел в содержании поэмы такие картины страданий мужика и безграничного произвола помещиков, которые, по его квалификации, «превосходили всякую меру терпимости и не могли не возбудить негодования и ненависти между двумя сословиями». Под совокупным нажимом цензора и Цензурного комитета, угрожавшим арестом всего номера журнала, редакции «Отечественных записок» ничего не оставалось, как изъять «Пир» из текста этого номера. Нелегко было примириться с происшедшим Некрасову. Пользуясь тем, что у него существовало личное знакомство с председателем Цензурного комитета Петровым, он, по рассказу сестры (А. А. Буткевич), «послал за Петровым и битых два часа доказывал всю несообразность таких на него нападок. Петров пыхтел, сопел, отирал пот с лица, как после жаркой бани, и только по временам мычал отрывистые фразы: «Да успокойтесь, Н. А.», или «вот поправитесь, переделаете - тогда и пройдет».

Как и следовало ожидать, разговор с Петровым никаких практических последствий не имел: в дело уже был посвящен главный инквизитор цензурного ведомства - начальник Глазного управления по делам печати В. В. Григорьев.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.