Сын

Кончив читать, Бондарев продолжал задумчиво смотреть на бумажку. Ксения Михайловна торопливо заговорила: - «Как же так, товарищ Панкратов? - сказала я старику. - Ребята ведь меня ждут, сговорились в восемь быть на Каланчевке. Сама я все это начала. Я же пулеметчица!... И Володя меня ждет. Что он обо мне скажет! Я ему ничего про ребенка не говорила. Ведь это стыд какой, в такое решительное время...»

Панкратов тогда взял меня за руку и повел. Ребятам он сказал: «Довольно, птички - малютки, товарищ Перепелицина остается в Москве». Он мне еще много говорил про детей, я плохо слушала и думала, что вы там, на вокзале, уже собрались, ждете и, может быть, без меня не знаете, что делать. Какой же пулеметный отряд без пулеметчика?..

- Когда погружались, - медленно сказал Павел Ильич, - очень зло про тебя говорили: «Маменька не пустила...»

- От Панкратова я освободилась и побежала на Пятницкую. Трамваи, ты помнишь, какие были? Я ехала, ехала и, наверное, в трамвае этом передумала больше чем за всю жизнь... Ведь девчонка - ленточка в косе. И получилось для меня, что кругом правы: и Панкратов прав, и тетка Серафима права, и соседка моя тоже, чувствую, права...

Стемнело. Небо над крышами домов стало фиолетовым, и вороны пролетели с беспокойным криком к Александровскому саду. Павел Ильич поднялся, на цыпочках подошел к выключателю...

- Рассказывай, рассказывай, - сказал он и тронул Ксению Михайловну за плечо.

Потом включил свет и вернулся на свое место. Теперь он слушал ее с беспокойным вниманием как человек, которому все это близко и дорого. И Ксения Михайловна продолжала так же взволнованно:

- На Казанском вокзале все с винтовками и девушек много, все поют, кричат, строятся по своим отрядам, а вас нет. Дежурный объяснил, что уже отправили четыре эшелона. Домой я пришла ночью. Сапоги промокли, натерла ногу, шпана какая - то пристала на Домниковке... Утром соседка постучала, а мне неохота никуда. «Идите, - говорю, - я сегодня на завод не пойду». Потом тетка Серафима пришла. «Правильно, - говорит, - пора, а то передержишь. Сейчас я за ней сбегаю...». А я плачу... «Не плачь, - говорит, - голубушка. Чем годы - то маяться, лучше раз - и все! А она женщина опытная... И что за ребенок без отца?..» Понимаешь, Павел, они уже недели две приставали, чтобы я аборт сделала. Я даже с ними соглашалась. А потом все как - то дела, с утра на заводе, а потом в пулеметном кружке. Да и Володя на письмо ничего не ответил... Тетка Серафима привела какую - то женщину в черном - монахиню. Соседка дала керосинку и таз. А у меня такая апатия... Я лежу, думаю: «Пускай, так, наверное, и надо: гражданская война. Я сейчас вроде дезертира, вот сделаю... и догоню ребят в Орле».... А старухи шепчут, какие - то железки разложили, поставили на огонь таз, шепчутся... Монахиня подошла к кровати, села на стул и говорит: «Вот, барышня, цена теперь такая: муки - десять фунтов, или карточку мне отдашь на месяц, сельдей - пять штук, и не торгуйся!» Я закрыла глаза: очень противно стало. Слышу тетка Серафима шепчет: «Ты, матушка, не беспокойся, я сама отвечу, она мне как дочь родная...»

Ксения Михайловна встала, подошла к окну, рассеянно оборвала засохший листок с цветка в горшке. Бондарев приблизился к ней, положил локти на подоконник.

- Чудно мне теперь, Павел, и нелепо. Будто рассказываю не о себе... Старухи все приготовили, а тут пришел Панкратов. Я увидела его, отвернулась и заплакала... Когда успокоилась, открыла глаза, - уже вечер, на стене красное солнце. Очень тихо в комнате. У окна стоит Панкратов и курит в форточку, а пепел, понимаешь, стряхивает в ладонь! И легко у меня стало на душе! Хороший какой человек!... Рожать меня возила Мария Федоровна, жена Панкратова, и прожила я потом у них больше двух лет. Колю они и сейчас считают своим внуком... И вот вырос...

Ксения Михайловна замолчала и взглянула в лицо Павлу Ильичу, но тут же отвернулась и стала смотреть в окно. Волосы ее слегка шевелил ветер. Маленькую седую прядь ветер забросил назад и обнажил ухо.

- Да, птички - малютки... - сказал, растягивая слова, Бондарев. - Жили - были два товарища...

Он подумал, что вот Ксения за весь вечер ни разу не спросила о Владимире и он тоже избегал говорить о нем. «Быть может, она боится узнать правду?»

Бондарев положил руку на плечо Ксении Михайловны:

- Ты спрашивала, Ксения, похож ли?.. Очень похож!

Теперь Бондарев отчетливо вспомнил высокую, костлявую фигуру Владимира. В последний раз он видел его в полевом госпитале возле Каховки. Голова его была перевязана, сквозь бинт просочилась кровь... Владимир бредил. Он так и умер, не приходя в сознание. Его хоронил весь полк...

Внизу тяжело хлопнула дверь парадной, и они услышали, как кто - то взбегает по лестнице.

Ксения Михайловна подошла к столу, поспешно стала собирать ребячьи мелочи и сложила протокол.

Павел Ильич понял ее намерение и серьезно сказал:

- Оставь, Ксения! Сын твой - взрослый человек, он должен понимать все. Мы в его возрасте, к сожалению, не все понимали и не обо всем догадывались. Пусть прочтет и подумает.