Сколько раз обернется колесо вагона от Москвы до Владивостока? Диаметр колеса приблизительно известен, и до сорок второй параллели от Москвы девять тысяч километров. Вот задача на сон грядущий, чтобы, считая до утомления, отделываться от наплывающих мыслей и, не докончив трудного счета, уснуть. Сколько раз трудный счет обрывался в самом конце, на мгновенье охватывал сон, и потом все опять шло сначала. Так вертится, вертится в голове трудный счет, лежишь, прислушиваешься, и со своего колеса в голове переносишь сочувствие на вагонное: что вот как трудно ему доехать и сколько раз надо ему обернуться, сколько раз вздрогнуть на неровностях сочетания рельс. А то вот вдруг, было раз, все стихло - вероятно, поезд остановился где - нибудь на неведомой станции. Слышится очень знакомый и мне почему - то всегда приятный звук. Это дорожный мастер проходит и палочкой постукивает по колесам, спрашивая их о здоровье: «Живы ли, голубчики, здоровы ли?» «О - ох» - жалобно стонут колеса. И их опять пускают, и опять вопрос в голове: сколько раз обернуться колесам? Еще бы только чуть - чуть, и заснул бы непременно, - вдруг неожиданно все разбивает вопрос: «Сколько раз обернуться колесу, а сколько лет прошло, пока народ, с точки зрения восточного человека, жестокий, коварный, в бою смелый, как тигр, не дошел до берега Тихого океана?»

Это мой родной народ. Я знаю царей по книгам, но народ этот знаю по крови. По книгам я знаю, что дело царей было в расширении границ русской земли, но по крови я знаю, что мои предки - казаки двигались вперед главным образом за соболями: они покоряли сибирские племена и облагали их данью из соболей. Сибирская тайга - единственная в мире родина соболя, этого пушного золота. Соболиные шубы, соболиные брови, женщина в соболях или женщина в золоте: так все собольи эпитеты можно заменить золотыми, и только соболиные зубы нельзя себе представить с золотыми коронками. Так двигался мой родной народ за соболями; между тем рушились по пути его маленькие царства и составлялась огромная царская земля. Нельзя отвязаться от раздумья над тем, что с достижением предела - берега Тихого океана - промысел соболей мало - помалу начинает падать, деградация идет быстрым темпом, а вместе с тем деградирует и рассыпается вдребезги великая империя. Кончилась империя, и тогда силы всех ее народов бросаются не на расширение, как раньше, а на строительство, и вот тут - то именно во время этой великой горячки, а не тогда, в эпоху расширения, был открыт закон размножения соболей в неволе, и на место дикаря - промышленника в деле добывания соболей становится ученый - биолог.

На остановке все бросились с кружками и чайниками, чтобы взять себе немного воды в Ангаре и попробовать, верно ли говорят, что вода в Ангаре самая прозрачная и самая холодная. Все пробовали, восхищались, говорили, что правда, а некоторые бросали в реку монеты и долго следили за ними в воде, почти такой же прозрачной, как воздух.

А какие берега! Вон лежит каменная плита, на ней стоит - глазам не веришь! - на голом камне стоит и как - то держится на черном белая березка. Над этой плитой лежит другая плита, и на ней - елка или сосна, и так выше и выше, - голову заломишь, - все плита на плите, все береза и ель, а когда шапка упадет с головы, то на самом верху увидишь: стоит замечательный ветродуйный кедрач. Раз увидел - и навсегда останется в памяти его капризное сложение.

Тут, недалеко, возле Байкала, живут самые дорогие, самые лучшие черные баргузинские соболя. Недавно партия охотников за соболями должна была перевалить занесенный снегом хребет. Но снежные заносы так изменили картину горного рельефа, что охотники за соболями потеряли направление к единственно безопасному месту перевала. Так часто бывает зимой, что ветер, постоянно дующий и одну сторону к какой - нибудь настоящей каменной горе, придувает целую такую же, только ложную, гору снега, - пухлого, не оказывающего ноге никакого сопротивления. Если с твердого кто - нибудь станет на ложную гору, то человек этот летит в бездну, скрытую снегом, и в таких случаях охотники на своем языке говорят: пал под надым (сказать бы надо пал под надув). Так вот целая партия охотников на соболей шла гуськом на лыжах, как полагается, - чередуясь в смене первого лыжника, пробивающего с большим трудом путь для других. В лицо им била снежная буря, как это почти постоянно бывает на перевалах, и каждый сзади идущий лыжник не видел переднего. Возможно, и так было, что идущий впереди лыжник, достигнув перевала, исчезал, и следующий за ним думал, что исчезает он просто оттого, что перевалил на ту сторону. На самом деле каждый летел «под надув», в снежную бездну. И так вся партия соболятников ушла «под надым». Вслед за ними к этому же самому месту на другой день подошла экспедиция ученых, и когда на их глазах бегущий впереди их крупный зверь пал «под надым», явилось подозрение, стали всматриваться и по темному намеку у самой пропасти под снегом открыли лыжу одного погибшего соболятника.

Сколько усилий, сколько жизней, сколько легенд! Волосы дыбом становятся от этих таежных рассказов о бывшей еще так недавно охоте на самих ловцов соболей - на фазанов (китайцев, обыкновенно одетых в синее) и на белых лебедей (корейцев в белом). Как мало удачи, но зато как светит счастливый случай и закрывает собой все напрасные надежды! Вот на снегу след ничтожного зверка - горностая. Цена его в сравнении с соболем маленькая. Промышленник шел осматривать соболиные ловушки и увидел след горностая. Вдруг откуда - то взялся след соболя и зазмеился рядом с горностаем. Соболь, конечно, задумал поймать горностая. След горностая пришел к засыпанному снегом кедровому сланцу. Кедровый сланец - это щетка из карликового кедра, и такая частая, что по ней можно ходить человеку. Горностай, почуяв за собой погоню соболя, быстро прокопал себе в снегу дырочку, нырнул и пошел под снегом в сланце тесными неведомыми ходами. Соболь ждет наверху. Выскочил горностай из другой дырочки. Соболь мчится ему наперерез. И только, только бы схватить, но горностай снова нырнул в знакомую ему, заранее давно заготовленную дырочку.

И опять приходится долго ждать. Но зверь всегда терпелив на жданье. Горностай опять выскочил, и соболю удалось: он в этот раз выгнал его с площади сланца на суходол. Теперь, рассматривая следы, вдруг загорелся промышленник: горностай по тропе прямо пошел на его ловушку, и соболь тоже за ним. Только бы гарь миновали. Прошло! Направо бурелом и завал. Только бы горностай не пошел в завал. Нет! Теперь остается россыпь: следы горностая и соболя ушли в каменную россыпь. Из этой россыпи в другую через небольшую полянку величиной в комнату и идет определенный соболиный лаз в другую россыпь; на этом лазу на соболиной тропе и стоит очень искусно врезанный в снег капкан. Следа обратного соболя нет, значит он был на лазу и пусть он в россыпи догнал горностая и съел его, ведь обратного - то следа нет, значит сытый соболь лазом непременно пошел в другую россыпь. Если же он не ел и потащил тушку горностая, то опять - таки непременно с тушкой горностая должен пройти над капканом. А вот и место капкана, вот издали видно, - снег взрыт! Конечно! Счастливый охотник наклоняется к соболю, а в капкан попался горностаи, след же соболя дальше щуром летит на прыжках от страшного места. Дальше охотника можно принять за безумного. Он вынимает горностая из капкана, тихонько ругаясь, начинает бить его головкой по капкану. Потом он идет и бьет горностаем по дереву, по каждому дереву треплет и ругается все больше и больше. Совсем близко отсюда стоит у него ловушка, и в ней приманка вовсе необыкновенная: змея, жаренная на меду со всякими наговорами. Надо бы идти туда посмотреть, но он упал духом, треплет горностая, швыряет его в сторону и завертывает к зимовью. Он не знает, что соболь, посадивший горностая в капкан, сам уже попробовал его жареной змеи и теперь из - под плашки виднеется его хвостик. И еще не знает он самого главного: что завтра, когда он вынет этого соболя, его самого стукнет в затылок небольшая пулька охотника за фазанами и белыми лебедями.

Раз, было, один соболиный охотник отправился в баргузинские гольцы, где он своими кулемками каждый год ловил от двух до пяти драгоценных черных баргузинских соболей. Случилось теперь с ним небывалое и непонятное: расставил он свои ловушки на верных следах, и не только ничего не попалось, но даже как будто сам соболь пропал на следу, будто провалился сквозь землю. Вскоре и с другим соболем вышло то же самое, и с третьим: соболя исчезали, неизвестно куда. Каждый раз между прочим, проходя своей тропой от зимовья в гольцы, волей - неволей соболятнику приходилось обращать внимание на одно разбитое громом дерево: молния снесла и отбросила верхнюю половину огромного кедра, остался обожженный пустой ствол, вроде башни с четырьмя неправильными зубцами. Неизвестно, сколько лет стояла на сопке эта черная, далеко заметная башня. Она обросла мохом, позеленела, и громадный сибирский филин устроился тут жить. Почти всегда было, когда промышленник поднимался тропой по россыпи осматривать свои ловушки в гольцах, филин сидел на краю этого дерева - башни и провожал его своими круглыми глазами. Раз, возвращаясь со своей бесплодной охоты, раздумывая о странном исчезновении соболей, промышленник встретился глазами с филином и пустил в него пулю. Так бывает с каждым охотником, с каждым стрелком: невыносимо скучно станет от долгих неудач, и рука зачешется не только: на филина, но и на ворону. А кто знает, быть может бессознательно, где - то в глубине себя, как это бывает даже во сне, охотник исчезновение соболей и явление филина привел в причинную связь и пусть даже суеверно представил себе филина виновником своих неудач, смутно мелькнуло что - то такое, снял винтовку, выстрелил - и филин свалился в глубину своей башни. Конечно, захотелось и взглянуть на такую огромную, интересную птицу. Промышленник залез на дерево и крючком достал филина. Ну вот, как знать, где что найдешь и что потеряешь! Под филином промышленник нашел девять соболей. У них были отъедены только головы, а шкурки, эти драгоценные черные шкурки знаменитых, единственных в мире баргузинских высокогорных соболей, во всей своей полноценности достались охотнику.

Так проходили тысячи лет. Из маленьких государств создавалось огромное. Сколько жизней было отдано в погоне за маленьким, меньше кошки, гибким, хищным и пушистым зверком. Ведь целая мирная страна Даурии почти только из - за одних соболей была разграблена и совсем уничтожена в семнадцатом веке казацким нашествием. И за все эти тысячи лет следопыты в погоне за счастьем не могли догадаться об одном простом явлении, ныне послужившем основой для искусственного разведения соболей в зоопарках и зоофермах. Все промышленники охотились на соболя конечно зимой и, замечая на снегу следы, испокон веков думали, что соболя, как и многие другие пушные звери, спариваются в феврале. Разумеется, множество раз пробовали ловить соболей и оставлять их для спаривания в клетках. Все эти попытки не имели успеха - в искусственных условиях таежный зверь не мог размножаться. Промышленники потому не имели успеха в деле разведения соболей, что наблюдали соболя только зимой, во время охоты. А как только взялись за дело биологи, то они скоро открыли, что соболя спариваются летом, потом они открыли, что оплодотворенное летом яйцо лежит, не прорастая, приблизительно до того времени, когда зимой у других пушных зверей начинается их гон: вот тогда начинает яйцо прорастать, и это сопровождается явлением ложного гона.

Как только был установлен факт летнего гона, в Московском зоопарке, а потом и в других питомниках и зоофермах стали рождаться соболя, и можно сказать теперь с полной уверенностью, что в недалеком времени соболя на фермах будут размножаться с таким же успехом, как серебристо - черные лисицы.

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.