Солнце вскочило на ноги, кажется, раньше всех.
Все засияло, туман как будто сразу приподнялся выше, и осенний день, в который солнце, прощаясь, так щедро дарит остатки своей знойной юности, встал во весь рост... Захлопали ворота, замычали коровы, заблеяли овцы, а от изб, от ветел и тополей легли на траву, подернутую первым зазимком, легкие, неприметные тени.
Еще неделя, другая и на землю падут затяжные дожди, снега. Но не страшна непогодь Самовецкому колхозу. На его поляк не стоят ни крестцы, ни копицы. Колхоз отмолотился, и начисто подметенный ток отливает синевою глянца. Люди отряхнулись от половы, от колосовых струмилок.
На везде в деревню у ссутулившейся крайней избы, где на завалинке, словно часовой у заставы, дремлет зазеленевший в древности дед Микитан, на длинном шесте прибита доска:
Самовецкому колхозу, первым в районе закончившему хлебопоставки, уборку и осенний сев, почет.
У колхозных амбаров шло собрание. За праздничным столом в плечо с начальником политотдела восседал старик Иван Алексеевич Астапов, взволнованный и безмолвный, в новом пиджаке. Рядом с Иван Алексеевичем Ольгутка - скотница, в жакетке со сборами сзади, в шагреневых сапожках - гусариках. Нарядились все, как на свадьбу.
Сидит Иван Алексеевич за столом и поскрипывает премиальными сапогами голенищем о голенище. Сегодня впервые надел он эти сапоги для торжественного случая.
... Как - то стоял Иван Алексеевич после уборки конюшни, прислонять к косяку ворот, и разговаривал с двумя колхозными ребятами, работавшими на постройке свинарника. Из - за угла выехал верховой, по всему видать - не самовецкий. Он отпрукнул лошадь и легко соскочил.
- Где, - опрашивает, - мне найти старшего конюха вашего колхоза Ивана Алексеевича Астапова?
- Мы самые и есть, - ответил Иван Алексеевич, прищуривая глаз на незнакомого парня.
Парень опустил повод и, ничего не говоря, стал разматывать опояску. Долго он рылся за пазухой и достал наконец пакет.
- Велено тебе в собственные руки, а вот здесь расписаться, - и, развернув замызганную тетрадку, нарочный ткнул в нее пальцем.
- Э, милок, мы только в престол после попа кренделя ногами учились выписывать, - опешил Иван Алексеевич, - расписаться никак не можем.
Вывел Иван Алексеевич в тетрадке три корявых оника, принял пакет, вертит его неловко в руках и не знает, с какого конца к нему приступиться: сроду такого не было... в собственные руки!
Да и откуда и от кого было получать письма неграмотному мужику глухоманной деревни Самовец? В любовных делах расписки не требовалось: загорались они у колодца, у гармонии на посиделках, потухая потом в незатейливом парешепоте за овином да в пьяном сговоре отцов. Мирские дела решались на сходе под колоколом. Кто же напишет, откуда ждать письма?
- Это от кого же будет? - не сразу решился Иван Алексеевич спросить посыльного.
- От начальника политотдела.
Стоит Иван Алексеевич, раскорячив ноги, потирает лоб, на котором крупной дробью высыпали капли пота, и никак в толк не возьмет: о чем может писать ему политотдел?
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.