Теперь с готовыми трубами

Перед Берлинскими вратами

Победы нашей дайте звук!

Что ваш Король, полки, снаряды,

Не могут вам подать отрады

Рассыпаны от наших рук!»

Кончив, он швырнул листки на стол, рухнул в кресла, вытирая ладонями лоб и тяжело дыша. Корсаков бросился было к нему с восторгами, но, встретив суровый, в себя ушедший взгляд, так и замер, смущённый, с раскрытыми объятиями.

- Сядь, - строго сказал Ломоносов.

Корсаков повиновался. С минуту они сидели молча, поглядывая друг на друга; лицо Ломоносова светлело, морщины распустились, это был опять «любезный дядюшка», как звал его Корсаков, круглый сирота, воспитанный Ломоносовым, с детства пригретый им, - и, словно бы возвращаясь из прекрасного далека, Ломоносов сказал, вставая:

- Пора, дружок...

Взяв с кресла парик, Ломоносов надел его на лысую свою, блестящую как шар голову, поросшую на висках сединой, отворил дверь на балкон.

- Здесь пойдём, - сказал он, - через сад.

И пошёл первым. Алексей Петрович перекинул через руку плащ, сунул подмышку треуголку; ещё раз окинул взглядом кабинет, зарозовевшую в лучах солнца мозаику. Мозаика изображала Полтавскую баталию, Петра на коне, рвущиеся ядра, и Корсаков, вспомнив о предстоящем ему пути, улыбнулся. На душе было легко, просторно. Строфы оды ещё звучали в ней, окрыляя дух, и вся правда жизни вдруг предстала пред ним, ожившая в августовском холодке утра, в свежести ветерка, чуть шелестевшего листвою сада.

Ломоносов, слегка согнувшись, шёл среди грядок, останавливаясь, нагибался, срывал жёлтый листок.

- Сие есть торжество разумной природы, - говорил он, выпрямляясь и глубоко вдыхая запах земли.

Сад ожил, ночные тени сбежали с него, и сейчас он сиял такой прелестью, что жаль было уходить. Корсаков невольно остановился.

Ломоносов смотрел на него, роясь в кармане.

- Вот что, - сказал он смущённо, - тут у меня, братец, мешочек завалялся, возьми себе, - и, протянув бисерный кошелёк, туго набитый золотыми, быстро пошёл к воротам.

- Не благодари! Не благодари! И слышать не хочу, - кричал он, затыкая уши пальцами. - В дороге всякая деньга сгодится, а я единственно от щедрот государыни, на што мне ефимки, в орлянку играть? Стар я, сударик, в орлянку играть. И чтобы я твоего голоса не слышал!

У ворот была скамья. Ломоносов тяжело опустился на неё.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.