Девять братьев

Вот и озеро. Как много сегодня на трассе машин! Идут почти вплотную друг за другом - одна цепь в Ленинград, другая, встречная, - из Ленинграда. Недаром немцы выслали разведчика. Где же он, этот «юнкерс»? Карякин оглядел весь воздушный простор под облаками. Чепенков идёт сзади, повторяя все его повороты. «Юнкерса» не видно нигде.

Надо посмотреть, что за облаками.

Карякин круто взмыл вверх и врезался в клубящиеся струи облачного тумана. Непроглядный туман окружил его со всех сторон, и он сразу потерял ощущение направления, потерял, где верх и низ, и только по альтиметру видел, что продолжает подыматься. Но вот туман поредел, и Карякин выскочил из облаков.

Облака были слоистые, и над первым их слоем, пробитым Карякиным и Чепенковым, висел второй слой. Они очутились в огромном гроте между двумя клубящимися слоями облаков. Грот был полон перламутровым светом, и в этом свете Карякин сразу же увидел «юнкерса».

Он находился от них в четырёхстах метрах и двигался им прямо навстречу.

«Тебя я увидел, но тайна...»

Карякин нажал на гашетку. Короткая очередь Карякина, короткая очередь Чепенкова, и они, несясь на бешеных скоростях, уже проскочили мимо «юнкерса».

«Твои покрывала черты...»

Карякин круто повернул и устремился «юнкерсу» в хвост. Внизу, на клубах пара, видел он три тени: тень «юнкерса», тень своего самолёта и тень самолёта Чепенкова. Правый мотор «юнкерса» был уже разбит. Однако «юнкерс» лез вверх: он, видимо, хотел уйти в верхний слой облаков.

Но Карякин и Чепенков поднялись выше его и погнали его вниз. «Юнкерс» покорно пошёл вниз, стремясь уйти под нижний слой облаков. Но Карякин и Чепенков нырнули под него и снова погнали его вверх. «Юнкерсу» оставалось только одно - покорно идти прямо между слоями облаков. И он летел всё вперёд и вперёд, отстреливаясь, дымя правым мотором.

Карякин наскакивал на него сзади, сверху, снизу и расстреливал в упор. «Средь шумного бала, случайно». Очередь. «В тревоге мирской суеты». Очередь. «Тебя я увидел, но тайна». Очередь. «Твои покрывала черты». Очередь, очередь, очередь. Чепенков слегка поотстал: в узком пространстве между облаками он опасался попасть под пулемётную струю Карякина. «Юнкерс» перестал отстреливаться, но упорно брёл вперёд на одном моторе. Хвост чёрного дыма тянулся за ним. «Средь шумного бала». Очередь. Становилось светлее, оба слоя облаков редели. «В тревоге мирской...» Очередь. «Юнкерс» был дьявольски живуч - пылал, но двигался вперёд.

И вдруг ослепительный солнечный свет хлынул со всех сторон. Облака кончились. Все три самолёта выскочили из облаков.

Карякин увидел лёд, ясное бледное небо и дальний берег озера - противоположный берег. Нужно кончать. Вот Чепенков тоже подскочил к «юнкерсу» и бьёт в упор. Нет, не так. Убить лётчика - вот что теперь необходимо. «Тебя я увидел, но тайна...» Очередь.

«Юнкере» сорвался и огромным пылающим костром полетел вниз. Круг над ним, один круг, и домой. «Твои покрывала черты». Какое торжество!

Люся видела, как взлетели Карякин и Чепенков, - она шла по краю аэродрома к командному пункту, держа письмо в руке. С гулом пронеслись они над самой её головой.

Она привыкла к жизни на аэродроме. Всё ей теперь здесь было знакомо. Вон, на том краю, старт. Там, на снегу, лежит большое полотнище, похожее на букву «Т». Старт сегодня на том краю, потому что ветер дует оттуда, а садиться нужно против ветра. У старта стоит несколько человек. Воздух прозрачен, хотя небо облачно, и несмотря на дальность расстояния Люся без труда узнаёт Рассохина, Ермакова, Костина.

Она была здесь своим человеком, и это радовало её. И вовсе не потому, что раньше ей было плохо, а здесь стало хорошо. Ей нравились эти люди в кожаных шлемах, ей нравилась их жизнь, всё, что было связано с их жизнью: простор аэродрома, струя снежной пыли из - под взлетающего самолёта, вечерние разговоры в библиотеке о воздушных боях. Эта жизнь была ей родной потому, что тот человек, с которым она вместе уходила от немцев августовской ночью, тоже жил этой жизнью.

Она встретила его в поле, когда потеряла в темноте девушек, вместе с которыми рыла траншею. Немецкие мины выли и шлёпались в рыхлую землю. Она стояла одна, не зная, что делать, куда идти. Он натолкнулся на неё случайно, крикнул: «Ложись!» Она не поняла и продолжала стоять. Он её повалил, положив на затылок большую, тяжёлую руку. Потом они шли куда - то вдвоём, и ноги их путались в картофельных стеблях. Каждую минуту кричал он ей: «Ложись!», - но вой и грохот заглушали звук его голоса, и он валил её, кладя руку ей на затылок. Наконец, они свалились в большую воронку и просидели там несколько часов. Когда столбы земли обрушивались на них, он загораживал её своей спиной. Потом он вдруг поцеловал её и сказал, что глаза её блестят в темноте. Он сказал, что хотел бы, если они вырвутся отсюда, никогда с нею не расставаться. Он спросил её, нет ли у неё её карточки. У неё в кармане сохранился старый пропуск в столовую с фотографической карточкой; она оторвала карточку от пропуска и отдала ему. Потом, когда стало тише, они вылезли из воронки и поползли. Пройдя через лес, они вышли на дорогу и попали в огромную толпу бегущих в Ленинград. Там, в этой толпе, на рассвете она потеряла его.

... С письмом в руке подошла она к командному пункту. Когда почта приходила утром, она разносила некоторые письма. Это письмо она понесла сама, потому что человек, которому оно было адресовано, ещё ни разу при ней не получал писем. Краснофлотец, стоявший с автоматом у входа в командный пункт, улыбнулся ей: он её знал. Она спустилась по наклонной доске с поперечными жёрдочками, толкнула дверь и вошла.

Лётчики в комбинезонах, шлемах, унтах, с планшетами стояли, прислонясь к столбам, подпиравшим потолок, отдувались от жары и ждали, когда им прикажут вылететь. Особенно напряжённое выражение лица было у Рябушкина. Рассохин не разрешал ему летать, но не запрещал ему приходить каждый день вместе с другими лётчиками на командный пункт и ждать; и Рябушкин ждал, переходя от надежды к отчаянию, от отчаяния к надежде. Увидев Люсю, они кивнули ей, но не сказали ни слова: на командном пункте были они неразговорчивы. Да и не ради них пришла сюда Люся. Она свернула направо, в комнатку оперативного дежурного, где звонили телефоны и откуда доносился раскатистый голос: