- Здравствуйте!

Подумала и прибавила:

- Доброго вечера. Как у вас тут хорошо!

Села на корточки у «буржуйки», протянула к огню маленькие озябшие руки и немножко нараспев заговорила:

- И печка топится!.. Вы уже извините меня, пожалуйста, что я до вас пришла, но только военврач второго ранга товарищ Салтыков мне приказал, чтобы я сюда до вас шла, и бойца со мною послал, чтобы указать мне, где техник - интендант второго ранга товарищ Лахонина проживает. Вы уже извините, я вам мешать не буду, я тут тихонечко лягу, возле печки, и посплю, а завтра раненько, до свита, уйду...

И она вдруг зевнула, как зевают дети, не договорив фразу, зевнула и показала нам ровные, острые, белые зубы.

Когда Надя отоспалась и встала, пришла к нам в каюту Валя и мы все втроем завтракали. Во время завтрака Надя рассказала нам о себе.

... У нее большая семья. И трудно им было. Год назад она, Надя, пошла работать в детскую клинику нянечкой. В начале войны она стала проситься на фронт, но ее не пускали.

- Другие девушки все уходят, - говорила она, - уходят себе и уходят, подруг моих сколько ушло; и я все в детской больнице, все с маленькими - самые маленькие у нас в палатах, грудные крошечки, и я с ними занимаюсь. Я туда, я сюда - поднимают меня на смех, и ничего больше. Такие вредные начальнички, честное слово: шуточки шутят, и никакого серьезного отношения я не вижу! Один разговор у них, что, дескать, я свой возраст скрываю и что на самом деле я лично дошкольница, а их ввожу в заблуждение. А насчет паспорта говорят, что я его у своей мамаши одолжила и что мне еще нагорит. Так мне неловко самой, девушки, было, так неловко, сказать невозможно! Но только я свое доказала через брата, он у меня механиком работает у нас в гражданской авиации. Ну и взяли меня на аэродром к ним диетической сестрой: это для пилотов и для всего летного состава есть диетическая кухня - специально готовить надо...

Я там и занималась: супы протертые делала, каши разные, пюре, котлеты паровые, кофе не натуральный - желудевый. А на аэродром к нам все раненых привозят, все привозят! И как прилетит машина, я сейчас на поле - встречать. Там машины, санитары, сестры, которые летают, и я помогаю. И так мне, девушки, охота для раненых работать, так охота - прямо не уходила бы с разгрузки, да и только! И все меня оттуда гоняют: «Ты чего, Надежда, здесь толчешься, кто тебя звал?»

Вот так и жила день за днем. Два раза знакомые летчики - диетики в воздух меня брали, чтобы я облеталась. На вираже страшно было, а так ничего, обыкновенно. А на вираже нехорошо: все наоборот - с ума можно сойти...

Надя засмеялась, вспоминая, и закрыла рот рукой, и мы, глядя на нее, тоже засмеялись.

- Ну, а после Аникеева - наша сестра - заболела, - продолжала Надя, - аппендицит у нее сделался, знаете, воспаление червеобразного отростка слепой кишки, и пришлось Аникееву с самолета снимать перед самым вылетом. Я к начальнику. Говорю: «Товарищ начальник, Павел Георгиевич, разрешите мне летать». Говорю: «Я за себя ручаюсь...» А сама просто трясусь вся. А он на меня не смотрит и звонит по телефону.

Вызванивает сестру из госпиталей, только, на мое счастье, все телефоны заняты, и он трубку вешает, сердится и говорит: «Черт знает, черт знает, черт знает!» Тут диспетчер Митя: «Товарищ начальник, разрешите доложить: есть погода». Пилот заходит, спрашивает: «Ну, как?» А я так тихонечко: «Товарищ начальник, Павел Георгиевич...» Он как закричит: «Что вы мне тут на нервах играете! Абсурд - ребенка посылать, Гречуха - ребенок, заявляю вам со всей ответственностью: она не может быть полноценной сестрой для полетов!»

У меня даже сердце забилось, верите ли, девушки. Вся кровь в голову кинулась. Что он меня оскорбляет, думаю. Почему я неполноценная сестра?

При чем здесь абсурд? И начала я говорить. Что говорила, - не помню. Но только прямо - прямо ему в глаза. Только, думаю, не заплакать. А он вдруг: «Давайте летите. Вы, говорит, Гречуха, псих, у вас дисциплинка не на высоте, но давайте летите. И будет этот полет для вас краеугольным камнем. Поняли? Давайте одевайтесь - и в воздух. Живо!»

Живо - так живо. Машина уже заправлена была, я по лесенке влезла, села себе в кресло, сумка со мной, носилки есть, аптечка тоже имеется, бачок с водой - все хорошо, как полагается. И так мне на сердце спокойно, девушки, так я довольна!... Вот мы летим, в ушах у меня щелкает: высоко пилот забирается, - смотрю я в окошко, песню пою. Я, если одна, всегда пою, а если кто есть, я стесняюсь, честное слово! Вот и прилетели к вам. По дороге я еще покушала: сухари у меня были. Ну, здесь ваш военврач на меня посмотрел сомнительно, спросил, сколько лет, потом головой покачал. Господи, думаю, когда это кончится, что они на меня головой качают?! Приняли мы на борт раненых и ушли в воздух. Раненые мои ничего - не охают, не стонут; я между ними хожу, тому голову поправлю, тому попить дам. Тут он и налетел...

Надя посмотрела на нас широко открытыми глазами и повторила:

- Налетел. Я его первая увидела, как он заходит, и глазами своими увидела, как в нас его пули летят. Ох, девушки, страх какой! Дверь из рубки растворилась - оттуда механик: «Что, - кричит, - что?» А у меня капитан Ефимов уже убитый: в голову ему пуля попала, - а ефрейтор один, татарин, сел и кричит: «Сволочь, что делаешь? Давай мне винтовку, я стрелять его буду!» И сразу дым пополз, а машина наша нырять стала, и он - рядом - рядом - стреляет, и свастики его проклятые я вижу и, как он заходит, вижу, а все он по моим раненым, по раненым...

Маленькие свои ладони Надя прижала к горлу и помолчала.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.