Летом на пастбище Федоров, бывший тогда комсоргом, вздумал устраивать литературные читки. Он прочел пастухам и дояркам много прекрасных вещей, радостно взволнованный вниманием своих слушателей. «Мать» Горького они прослушали за несколько вечеров. Некоторые плакали, и Федоров был счастлив, точно сам написал эту Повесть. Он долго колебался, прочесть ли им очень нравившееся ему произведение Ромен Роллана «Очарованная душа». Поймут ли? Дойдет ли? Поняли. Дошло. И Федорову стало стыдно, что он на минуту усомнился в тонкости восприятия своих товарищей.

Молодежь города плохо представляет себе, что такое любительский спектакль в деревне, какой это праздник для колхозников, сколько радостных волнений, предчувствий, ожиданий связывают с ним. Федоров, ранее равнодушно относившийся к драмкружкам, в Городне стал завзятым театралом. Здесь было, где развернуться его артистическим наклонностям. Он с увлечением принялся гримировать, суфлировать, режиссировать.

На третий или четвертый год своего пребывания в Городне Федоров поступил в заочный институт иностранных языков. Часто ночью, отодвинув на минуту словарь и учебник фразеологии, он по старой своей привычке принимался мечтать...

... Страна представлялась ему необъятной аудиторией. В далеких городах и деревнях, в аулах и кишлаках склонялись над учебниками прилежные студенты - заочники. Их было много, сотни тысяч, молодые и старые, смуглые и розовощекие, - его товарищи. Далеко за полночь светились тысячи окон. И тут, в Городне, светилось не меньше десятка таких окон. Несколько доярок перечитывали лекции заочных курсов колхозного актива, молодые учителя - заочники педвузов - изучали педагогику. И то, что он был не один, бодрило и радовало его, и он с новым приливом энергии принимался за ученье...

- Вы устали записывать, - говорит мне Федоров, улыбаясь. - Прилягте, отдохните. Поздно уже.

Он привертывает огонек лампы, чтобы мне не резало глаза, кладет в карман термометр, накидывает халат.

- Вы спите, - бросает он уже в дверях. - Я пойду ненадолго в коровник.

И он выходит...

Можно представить себе, как он спешит темными тихими улицами Городни, погруженной в сон.

Далеко, на другом конце села, тарахтит колотушка.

Федоров входит в сарай, тускло освещенный притушенными фонарями и наполненный шумным дыханием животных.

Навстречу ему подымается сторож - древний дед Исаев. Ни за что, ни за какие блага не хочет дед уступить своего поста. Даже днем, когда полагается ему спать, является он в коровник и хрипит страшным шепотом на нерадивых скотников. Дед по - стариковски бранчлив и придирчив.

Теперь дед и Федоров идут в угол, где лежит больная корова.

Она заботливо укрыта двумя тулупами. Федоров проверяет, свежа ли подстилка, и, засунув руку под шею коровы, пробует пульс.

Дед глубокомысленно глядит на него, высоко подняв фонарь. Кустистые брови его шевелятся.

- А что я тебе скажу, Николаич, - хрипит таинственно дед. - Я замечаю, что Ниточка наша с лица свежее стала, а?

Федоров молчит.

- Близко ты все к сердцу берешь, - не унимается дед, соскучившийся по собеседнику. - Это хорошо, это и надо. От этого у тебя работа в руках живет...

... За окном слышны быстрые шаги. Приятный, мягкий баритон напевает в стремительном темпе вальс Брамса. В комнату почти вбегает радостно возбужденный Федоров.

- Съела немного отрубей, - говорит он ликующим голосом. - Пульс нормальный!

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.