Ранним июльским утром поезд, прибывший по обычному расписанию из Москвы и доставивший среди сотен самого необыкновенного пассажира, медленно входит в свою вокзальную гавань. На третье лето после памятного «сенокоса» в Разливе Владимиру Ильичу удается вырваться, по чрезвычайному обстоятельству, на свидание с родным – революция сроднила – городом. Вырваться всего на один день и, как оказалось, на последнее свидание. В Петрограде, который еще полгода назад грозила задушить контрреволюция, интервенция, – торжественное открытие Второго конгресса Коминтерна. Почти семьдесят делегаций из сорока стран имеют твердое намерение от октябрьского рубежа закладывать программные основы Коммунистического Интернационала. Владимиру Ильичу волнующе радостно от крепких объятий рабочих делегатов на перроне и от счастливых улыбок рядовых пролетарских бойцов, знакомых по первым революционным дням, и оттого, что день этот поставит его на самый многолюдный перекресток, на перекресток встреч с прошлым и будущим. За три десятка лет, с самой юности, сколько узлов, сколько нитей в душе завязано, скольких добрых друзей хотелось бы теперь разглядеть поближе... Но впереди всего один день напряженной работы на ответственном политическом конгрессе, где еще масса открытых вопросов, так все неоднозначно. Успеть бы сделать самое необходимое. И непременно повидаться с Горьким – Алексей Максимович будет ждать; не выкроится просторный разговор по душам, но хотя бы перемолвиться, подвинуть некоторые дела; что же до его «беспощадных вопросов», то и сама обстановка тут кое-что прояснит...

До открытия конгресса надо еще заехать в Смольный, убедиться, все ли готово, имеется ли полный и точный материал – тезисы, документы, которые слал сюда весь июль; как с переводами и переводчиками, со всем рабочим порядком заседания.

Пока шли разговоры по кабинетам, в Актовом зале Смольного собралось немало зарубежных делегатов – они попросили нового Председателя ВЦИК дать им ознакомительный урок истории, и Михаил Иванович Калинин рисует впечатляющую картину того, что и как происходило здесь около тридцати месяцев назад. Неожиданное появление в Актовом зале Ленина вызывает бурный всплеск энтузиазма, многоязыкий гомон приветствий, восклицаний, вопросов, и вскоре все выплескивается в мощное, понятное и близкое всем дыхание «Интернационала». Боевой гимн пролетариев земли в этот день нескончаемо плывет над Невой. Он звучит и в рабочих приветственных колоннах и по пути на конгресс, куда Владимир Ильич направляется вместе с делегатами: «Интернационалом» встречает и Таврический...

Члены исполкома занимают места в президиуме, поднимается на возвышение и Владимир Ильич. Оглядывая зал, вдруг останавливается и быстро спускается в партер, идет к амфитеатру. Он узнает своего первого питерского кружковца. Виктор Андреевич Шелгунов – рабочий-революционер, пришедший за Лениным в «Союз борьбы», разделивший участь первого заточения и первой ссылки, стойкий большевик, талантливый агитатор, правдист, все силы беззаветно отдавший подготовке революции, пришел к Октябрю совсем разбитым болезнями, ослепшим... Соседи что-то шепчут Виктору Андреевичу, и он поднимается навстречу Ленину: крепкое братское объятие – не надо ни слов, ни восклицаний – красноречиво само по себе.

Здесь что ни встреча, что ни личность, то живая страница революционной истории, самой ленинской биографии. А есть люди и судьбы, с которыми соединено, сплетено очень многое в жизни, и весьма существенное. Вот Горький... Как радостно видеть его на мировом коммунистическом конгрессе... Пятнадцать лет назад именно здесь, на невских берегах, произошла их первая встреча, и тоже по особому поводу, предложенному историей.

Надвигался мощный вал первой русской революции. Главный штаб партии надо было передвинуть как можно ближе к огневым линиям баррикад. Заседание Центрального Комитета, которому предстояло обсудить вопрос о подготовке вооруженного восстания, собирается на квартире, где живет пролетарский писатель. Впервые они друг перед другом – Ленин и Горький... Этот миг воскресит потом горьковская память: «Он маленький, лысый, с лукавым взглядом, а я большой, нелепый, с лицом и ухватками мордвина. Сначала как-то все не шло у нас, а потом посмотрели мы друг на друга повнимательней, рассмеялись и сразу обоим стало легко говорить». Разговор – о московских событиях, о гибели Баумана, о настроении масс, о вооружении рабочих, о проявлениях студенчества, интеллигенции... Горький колоритно, свежо рисует сцену за сценой, а Ильич – весь внимание: какие важные детали, как метко характеризует людей, как зорок, доверителен, обаятельно прямодушен.

В боевой лихорадке революционной осени 1905 года зарождается их творческое содружество. Пять недель под носом у царя и всей его опричнины в Петербурге выходит легальная большевистская газета «Новая жизнь». Бразды редакторского правления – у Владимира Ильича. В работу вовлекается целая плеяда талантливых партийных публицистов – Луначарский, Ольминский, Воровский. Особое место отводится выступлениям Горького, подкрепившего большевистскую линию своими «Заметками о мещанстве». И у Владимира Ильича были все основания сказать тогда: газета стала «самой широкой трибуной для нашего воздействия на пролетариат». Из номера в номер – тринадцать статей на восемнадцать номеров – публикуются его принципиальнейшие работы: о реорганизации партии, об отношении пролетариата к крестьянству, к армии, к религии, к новым органам власти. И среди важнейших вопросов революционной стратегии и тактики, волновавших Владимира Ильича, поставлен вопрос об отношении партийной организации к литературному делу, о принципе партийности в литературе. Именно тогда появилась в свет небольшая газетная статья, ставшая классическим произведением.

Помимо сокровенных симпатий, возникших с первых минут, Лениным и Горьким непременно должно было владеть сознание: не им ли самим – вождю революции и популярному пролетарскому писателю – предстоит преподать пример того, как надо ставить литературное дело на принципе партийности, как возможно соединить индивидуальную свободу творчества с необходимостью идейного воздействия. Они тогда еще не знали, в каком доверительном и принципиальном тоне будут обсуждать достоинства и пробелы «Матери», спорить об ошибках «Исповеди», выстраивать конструкцию «Дела Артамоновых», но им уже ясно: здесь скрепляется не только партийный союз для совместного действия, но и заключается союз духовный, союз партийной мысли и художественного слова.

Потом возникнет непростой философский спор, «драка с махистами», и никому с таким доверием и обстоятельностью Владимир Ильич не будет излагать своих мотивов и решений в «богоборческих битвах», как Горькому. Он знает художественную жажду исканий, понимает человеческие симпатии Горького, видит его смятенность и всегда оставляет широкий простор для выбора. Для людей, близко наблюдавших тогда их отношения, не может быть двух мнений, двух оценок. Луначарский изысканно отметил: когда Алексей Максимович вместе, мол, с нами, «блуждавшими философами», «сделал излучину» на прямом своем пути, Ленин «ни на одну минуту своей любви к Горькому, своей веры в него не ослабил».

Возникали и другие излучины. Послефевральское горьковское послание временщикам, в котором он уповал на то, что они отстоят мир и честь России перед человечеством. «Несвоевременные мысли» в газете меньшевиков-интернационалистов после штурма Зимнего. «Октября я не понял», – признается впоследствии Алексей Максимович. Пугал его смертельно «зоологический индивидуализм» крестьянства, который сразу не скультивировать; смущала какая-то вроде бы недооценка революционной роли интеллигенции; вызывала протесты некая сокрушительность по отношению к «духовному имуществу»... Картины послеоктябрьской жизни, тяжелой, жестокой, давили какой-то безысходностью, вызывали болезненное раздражение.

Предательские выстрелы эсеров в Ильича будто пробудили Горького от тяжкого сна. Выразительно его резюме: с восемнадцатого года, со дня покушения на жизнь Владимира Ильича, я снова почувствовал себя большевиком. После того, как Горький пришел к Ленину и сказал: «Ну, что же, Владимир Ильич, ошибался», – после этого открылась новая полоса их содружества, как никогда близкого, проникновенного, творческого, многостороннего, исключительно результативного.

Никогда, наверное, Горькому не привыкнуть к этому чудодейственному ленинскому качеству: простой, душевный-и великий; громадина – и земной, реальный... Словно бурным невским наводнением, затоплен Таврический дворец нестихающей овацией, после которой Ленин, утихомирив как-то зал, спокойно, деловито, будто в товарищеском кругу, замечает: тезисы, мол, об основных задачах у вас на руках, опыт и уроки движения там обобщены, повторяться не следует, остановлюсь на международном положении... И развертывается картина мира; от порога века – к империалистической войне, от военной катастрофы – к Октябрю; континенты и страны, корпорации хищников и миллионы угнетенных, механика всемирного капитала и рычаги социальных движений... Каждое положение основано на фактах, на их же – противников – аргументах; лаконично, не растекаясь мыслью по древу.

Не впервые Алексей Максимович испытывает это чувство восхищенной «жуткосатости», о которой сказал весной на пятидесятилетии Ильича: чудесный, обычный, простой русский человек, как каждый из нас. и вдруг видишь человека. «который на нашей планете вертит рычагом истории». Колоссальная фигура. Сколько бы ни говорить красивых слов – не изобразить, не очертить то глубокое значение, которое имеет его работа, его энергия, его проникновенный ум для всего человечества.

...На трибуне, перед мировой семьей коммунистов, он недосягаемо громаден, «прямо-таки чудесен». Вот призывает в свидетели честного буржуа Кейнса, увидевшего и признавшего путь капиталистической политики к банкротству; вот принимается за «толстую четверку» президентов и премьеров, – четко, как в шахматной партии, расставляет все фигуры. Вот начинает препарировать натуру современного оппортунизма, срывает псевдореволюционный флер с англичанина Рамсея Макдональда, показывает рабочим: вы имеете несчастье принимать за социалиста и вождя заурядного буржуа и филистера. Уличает немца Отто Бауэра в меньшевистских перепевах и раскладывает на составляющие всю практику предательства социализма.

Владимир Ильич высказывает опасение, что в будущем оппортунизм окажет самое активное сопротивление коммунистическому движению и что освобождение от этой болезни европейских и американских рабочих партий пойдет особенно трудно. Чтобы привлечь к себе рабочие массы, вести за собой колеблющихся, неустойчивых, коммунисты должны их «пропитать своим духом, зажечь огнем своей инициативы». С горечью и предостережением Владимир Ильич говорит представителям мирового революционного движения: «На другой день после революции вы повсюду увидите оппортунистических адвокатов, называющих себя коммунистами, мелких буржуа, не признающих ни дисциплины коммунистической партии, ни дисциплины пролетарского государства». Он настойчиво советует опираться на рабочих, «вполне революционных и вполне свободных от традиций, привычек и предрассудков мирной работы, парламентаризма, легализма..., хотя бы даже крайне неопытных, но (1) способных к борьбе с реформизмом и оппортунизмом, (2) и тесно связанных с наиболее широкой массой пролетариата и с наиболее революционной частью пролетариата...».

Немалую опасность представляет и детская болезнь «левизны» в коммунизме. Месяц назад Горький получил в подарок от Ильича его последнюю книгу об этом. В ней – вся диагностика «левизны». Подвергнуты всесторонней критике ошибки «левых», показано все их доктринерство. И сделано доброе предупреждение коммунистам: опасайтесь «левизны», она грозит отступлением от теории и практики марксизма, грозит пагубной изоляцией партии от рабочих масс.

Потребуется много работы, будут неизбежны ошибки, встретится много трудностей. Владимир Ильич приглашает посланцев партии ближе познакомиться с русским опытом, творчески применять его в своей практике, дать толчок движению в некапиталистических странах...

Новые приливы овации. Ленин сходит с трибуны, и людской поток движется к выходу...

Здесь время и место важному свидетельству: как схвачен был в фотокадре сам дух и характер знаменательной встречи Ленина с Горьким. Свидетельство это принадлежит замечательному писателю Константину Федину. Ленинское выступление он слушал почти у самой трибуны и сразу же после речи, в потоке, двинулся вслед за Ильичей.

«Вдруг высоко над ним, над толпою я увидел голову Горького. В самых дверях все остановились, потом очень медленно, словно выплывая, начали просачиваться на подъезд. Ленин и Горький так и вышли из дворца, почти соединенные, сжатые людьми, рука об руку, но и тут, на возвышении подъезда, шествие опять остановилось, и тогда, протискиваясь со всех сторон, к ним подступили фотографы, щелкая затворами, прячась от солнца под черными суконками и платками.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.