«Этот труд зовется счастьем»

Это были годы, когда в России только начинали играть в хоккей на льду. Существовал и женский хоккей. «Дам» в этом спорте явно не хватало, и женские команды пополнялись подростками, среди которых оказался и я. Позже я стал капитаном второй команды «Яхт-клуба», образованной из подростков.

И именно в год своего спортивного апогея я вновь стал заядлым театралом. Моему новому увлечению помогли оттепели той зимы, которые надолго закрывали каток. Незаметно я преисполнился безграничной любовью к театру, и в шестнадцать, когда я поступил в театральную студию, времени для спорта у меня вдруг... не оказалось вовсе. Театр безгранично завладел мной.

Вместе с моим товарищем Тамировым мы решили держать экзамены сразу в две студии и, к нашему удивлению, были приняты в обе. Мы выбрали шкалу-студию Ф. Ф. Комиссаржевского в Настасьинском переулке: самый ее дух как бы говорил, что здесь нас ожидает настоящее «учение» и «посвящение».

Но очень скоро два пусть разновеликих, но очень важных для моей жизни события отвлекли меня от новых интересов. Через две недели после поступления в студию умер отец. Я так и не успел ему рассказать, что решил стать актером.

А через неделю после похорон отца прогремела Октябрьская революция.

В первые годы Советской власти появилось множество поэтических и литературных кафе. Как-то по дороге в студию в Настасьинском переулке я обратил внимание на странно одетых людей, которые разрисовывали стены внутри маленького домика. Я приплюснул нос к оконному стеклу: двое «маляров» подошли к окну и стали делать мне какие-то знаки, по-видимому, спрашивали, нравится ли мне их работа. Я отвечал им соответствующей мимикой. Коренастый быстро нарисовал на стекле окна круг и на нем студенческую фуражку. Затем появились глаза, приплюснутый нос, линия рта. Я знаками показал, что портрет мне нравится. Тогда высокий рядом нарисовал еще круг, приделал к нему студенческую фуражку, а в круге нарисовал вопросительный знак...

Позже группа студийцев-комиссаржевцев уговорила меня пойти посмотреть, что делается в этом футуристическом кафе.

– Там Маяковский читает «Облако в штанах». Здорово читает.

Каково было мое удивление, когда я узнал в Маяковском того «маляра», который поставил вопросительный знак на моем лице. Его товарищем оказался художник Бурлюк.

Первое посещение «Кафе поэтов» и стихи Маяковского произвели на меня неожиданное и неповторимое впечатление. Манера и стиль его чтения сочетали в себе силу и мощь стихов и голоса с особой убедительностью поэтического пафоса, который вдруг сменялся простыми, порой ироническими, а порой почти бытовыми интонациями...

Больше я кафе не посещал, да и не до того стало: наша семья жила все труднее, за год после смерти отца были распроданы многие вещи, оборудование его кабинета. Матери пришлось поступить на службу. Я же безуспешно пытался найти работу. В это время Комиссаржевский сказал:

– Я могу предложить работу. Службу актера. – И протянул мне договор. Я с радостью подписал этот первый в моей жизни договор с очень скромным окладом.

Я должен был играть небольшую драматическую роль в опере «Фиделио», постановка которой была приурочена к празднованию первой годовщины Октябрьской революции, торжественно отмечавшейся в Большом театре. Мы уже загримировались, но начало спектакля задерживалось, так как на сцене проходил митинг.

– Сейчас говорит Ленин, – сказал мне мой товарищ. – Хочешь послушать?

Мы прошли в артистическую ложу, и я первый и единственный раз увидел Владимира Ильича Ленина.

Я обратил внимание на то, что весь зал огромного Большого театра застыл во внимании и что оратор настолько овладел этим залом, что ему не нужно напрягать, возвышать голос. Я впитывал не только мысли, но и сосредоточивался на том, как он говорит. Невольно Ленин стал для меня учителем. Я убедился, что даже в Большом театре, овладев вниманием зала, можно говорить тихо. Я окончательно уверился в том, что естественность, непосредственность и правдивость, которые ясно ощущались в речи Ленина, являются лучшими качествами не только оратора, но должны быть присущи и актеру.

Этот первый настоящий год работы в театре отличался тем, что я смело фантазировал: создавал каждый раз абсолютно новый и неожиданный образ, стремился перевоплощаться до неузнаваемости.. Нагрузка в том сезоне была огромная, даже для молодых актеров-энтузиастов. На репетициях и спектаклях мы вели напряженную работу, которая подчас была тяжелой физически. В столовой по карточкам мы получали суп с тощей воблой и кусочком хлеба с отрубями на второе. Выручал наш заведующий студийным буфетом. Он ухитрялся давать мне дополнительные «бутерброды» ^два кусочка черного хлеба с несколькими красными икринками на них. Их я радостно нес домой матери.

После окончания моего первого, тяжелого и ответственного сезона, казалось, можно и передохнуть. Но об этом и не думается в восемнадцать лет! Все лето я проработал в «Летучей мыши».

Осенью наш новый театр ХПСРО – художественно-просветительного союза рабочих организаций – открыл второй сезон. Но из-за разрухи в театре было холодно, зрители к нам не ходили, и в конце 1&19 года наш театр закрылся.

Где я только не побывал за этот год, к каким театрам не причаливал! Начал я с Никитского театра оперетты и в том же сезоне умудрился участвовать в спектаклях губернского «Пролеткульта», в концертах в саду «Аквариум», работал в Детском театре и был участником первомайской политической «петрушки» на улицах Москвы. Сей . час я с благодарностью вспоминаю о встречах с самыми разными жанрами и зрителями.