Я закрыл глаза, но сон не шел. И опять я стал думать о моих эвкалиптах, о моем доме.

...Соседские дети начали прыгать вокруг машины, на которой приехала госпожа, так что шофер-немец рассердился и стал на них кричать. Госпожа привезла с собой галеты, сахар, кишмиш. «Дай бог вам счастья, – услышал я голос матери, которая плакала на кухне. – Мальчик мой! Я не отдала бы тебя за все золото мира!..»

Потом я услышал голос госпожи:

– Вы должны знать, что обратно взять его вы не можете. Он должен забыть, кто он и откуда. Мы постараемся, чтобы он не смог запомнить дорогу.

Моя мать рассердилась на эти ее слова.

– Послушайте, госпожа, он не собака, не кошка, чтобы засунуть его в мешок. Он ребенок. Хороший, послушный мальчик. Я бы не отдала его вам ни за что на свете... Если бы не это проклятое время, если бы не оккупация. Будь прокляты эти разбойники, которые топчут нашу землю.

В голосе госпожи послышалось раздражение:

– Не говорите так. Вы не разбираетесь в политике. Что вы о них знаете? Они культурные люди. Европейцы... А война есть война. При чем они тут?

Уже за несколько дней до этого моя мать смотрела на меня с такой тоской в глазах, с такой ужасной печалью, что мне хотелось плакать. И, прижимая меня к себе, однажды сказала:

– Надо выжить, мое солнышко. Сейчас трудное время. Мы найдем тебе хороший дом... У тебя будет еда. А потом кончится война. Немцы уйдут. И придет твой отец...

Я не помнил своего отца. Мать часто показывала нам с сестрой его фотографии.

– Это ваш отец, – говорила она. – Он большой и сильный. Он строил фабрики, делал машины. Он помогал бедным. Любил детей. Он никого не боялся.

И мы грустно спрашивали:

– Почему же его забрали?

– Потому, мои маленькие, что он хотел сделать мир лучше, чтобы не голодали детишки, чтобы не убивали детей. Он был справедливым, ваш отец...

Тень нашего отца жила в нагнем доме, несмотря на то, что без него прошли уже годы.

Из тюрьмы приходили его письма. И мать читала их, как евангелие: «Ставросу исполнилось пять лет. Поцелуй его и скажи, чтобы он был здоровым и прилежным мальчиком. Находи время по вечерам что-нибудь им читать, какую-нибудь сказку, стихотворение, какой-нибудь эпизод из истории нашей Родины. Учи, чтобы они одевались, мылись, причесывались сами, чтобы любили других детей, работу, книги...»

Однако письма внезапно перестали приходить. Вот уже целый год их не было. Последние сведения, которые мы получили об отце, были таковы: «Его передали немцам». И перевели из одной тюрьмы в другую. Наше детское воображение рисовало такую картину: человек, огромный, как гора, закованный в цепи, медленно спускается по бесконечным ступеням мраморной лестницы. Он впереди! Немцы с автоматами наперевес вслед за ним. В наших ушах гремел звон цепей и слышался стук кованых немецких сапог по мрамору лестницы.

...С тех пор, как я поселился у госпожи, мне ни разу не пришлось, как раньше, почувствовать землю босыми ногами. И я тосковал по нашему двору, по моим эвкалиптам. Я узнал от «фройляйн», дочери госпожи, что над нами – еще пять этажей, и мне казалось, что они давят мне на грудь. Однажды в большой комнате дома я увидел немца и с тех пор старался туда не ходить. Но он все-таки как-то заметил меня.

– Вас ист дас? – спросил он фройляйн. – Что это такое?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.