Патриотизм, гражданственность, ответственность, убежденность – только слово, проверенное этими высокими категориями, способно и должно воспитывать молодых.

Часто, задумываясь над такими прекрасными понятиями, как Доброта, Счастье, Красота, Мир, до боли душевной ощущаешь несправедливость того, что не везде еще на Земле ими определена жизнь человека. Не каждому дано насладиться жизнью при современном миропорядке: где-то этой радости лишают из-за цвета кожи, где-то считают судьбы людские подвластными нескольким кнопочкам – а ведь человек красив, зачем же уродовать или убивать красоту? Зачем уродовать природу, которая хранит чудо жизни, дыхание земли? Бесчисленны такие болезненные вопросы в современной многосложности, но так и нарывали бы они, разрастаясь в раны, если бы назначение наше сводилось только к пассивному созерцанию – но нет, мы знаем: мир жаждет борцов, жаждет созидателей. И я живу среди таких людей – в нашей стране.

Много высот и высоток пришлось брать первостроителям социализма, не меньше благородных и трудных сражений предстоит поколениям, идущим вослед. Но тем яснее всегда будет высота наших достижений для каждого советского человека, чем чаще – ежедневно, ежечасно – будет обращаться он к памяти земли своей. А сколько рубцов, сколько ран, сколько страданий закалили эту память...

Светло и просторно живется нам сейчас, и многие слова из словаря лишений: «голод», «холод», «бесправие»... – стали архаичными для нынешних людей. Но присмотришься – и увидишь, как мелькнет смятение в глазах ленинградца-блокадника, когда куски недоеденного хлеба сваливают в столовой в ведро отходов; вскрикнет невольно в кинозале деревенская женщина, глядя, как горит в фильме о войне пшеничное поле. И как жгуче хочется, чтобы эта боль была знакома молодым, чтобы ею высвечивали они свои душевные порывы. Чтобы не зачерствели в привычке жить не черствой – изобильной – жизнью.

Если бы рядом с кварталом современных домов оставляли один-одинешенек старенький, ветхий – «из оттуда», из прошлого, вот тогда он постоянно напоминал бы живущим на поднебесных этажах о пути на сегодняшние высоты, что проделал наш народ.

И обидно, когда иные молодые соратники по литературному ремеслу почивают на лаврах этого восхождения, когда совсем невелик оказывается их обзор – как будто на хилый холмик забрались.

Добро, счастье, красота, мир... Мы, писатели, боремся за них своим оружием – пером, наше слово охраняет завоеванное в этой борьбе, призывает человека не измельчить эти понятия, не быть душевно глухим к ним, а слышать, ощущать всем естеством. Такое слово необходимо людям, как хлеб, как вода, и потому, если не насытит оно, не напоит, – нам, литераторам, отвечать.

Молодую литературную смену сейчас часто призывают к ответственности за слово. Над мерой этой ответственности вступающему на путь писательства надо очень серьезно призадуматься. Ведь можно научиться правильно ставить слова, красиво ладить из них фразы, да и тему подыскать из «штыковых» – вот, глядишь, и возомнится кому-то, что пришел конец его литературным перепутьям, настало начало пути. И пускаются иные в путь, да дороги не разбирая. Потом остановятся, аукнут, а в ответ жиденькие голоса окололитературных инфантильных особ. И вроде бы кроили себя по правильным меркам: не «в тиши кабинетов» сочиняли жизнь, а торили тропки к ее горячим точкам – да не вышла она живой в их произведениях. Не шумит, не волнуется в них море людское.

Наверно, просто хорошо усвоенной лозунговой грамоты – «Учись у жизни, молодой литератор», «Живая жизнь – родник творчества» и т. д. – недостаточно, чтобы забила она, жизнь народная, в произведениях людей, входящих в литературу. Да и вообще больно уж кренит в гладкопись иных начинающих – что ж, грамотность не порок, если не покрывается ею безответственное, неглубокое отношение к теме, поверхностный интерес к действительности. Писатель, литература – и жизнь. Нужно остро ощутить всю многооттеночность, сложность, диалектичность их взаимосвязей и взаимодействий. Созревание замысла любого произведения, накопление материала – это, в сущности, накопление внутреннего напряжения, которое ищет выхода, это концентрация радости сердечной, которой хочется поделиться с людьми, или боли душевной, которую надо снять. Тут активным началом выступает жизнь. Это она награждает писателей тем волнением, без которого наше дело не идет, она усаживает за стол. И слово писателя, когда это настоящее слово, есть его дело, а писательство – способ участия в жизни, созидания ее.

Мир и человек бесконечно сложны, и ежели литератор поставит перед собой задачу заведомо непосильную – выразить все проявления этой сложности, то вряд ли выразит хотя бы одно выпукло, ощутимо. Конечно, чутким ухом художника ему дано улавливать звуки мира, его сердце восприимчиво к страстям человеческим, но для себя все-таки он должен навсегда определить одну, пусть единственную, но «пламенную страсть». И тогда его перо никогда не выведет холодных строк, слова будут горячие – из пламени. Они будут закаленными борцами, созидателями. И обязательно окажутся тогда среди них те, обостренная ответственность за которые станет высокой меркой собственного творчества.

Для меня такие слова – «земля» и «хлеб».

Их родственные узы можно сравнить разве лишь с материнскими и сыновними. Земля, впрочем, родит не только хлеб, но почему-то именно хлеб, слово это – «хлеб» – мы непременно ставим рядом с великим словом «земля». Мне не однажды приходилось размышлять и про себя и публично о том, найдет ли человечество в. своем языке другое какое-нибудь еще слово, как это – «земля»?! Когда мы пишем его с большой буквы, то разумеем целую планету, ставшую обителью великого множества живых существ и, может быть, единственную в своем роде среди иных миров, составляющих Вселенную.

Как бы сужаясь, слово это – «земля» – заключает в себе и большое поле, и крохотный крестьянский надел на нем, и просто горсть того загадочного праха, не имеющего для нас какого-либо определенного запаха и вкуса, из которого, однако, в конечном счете рождаются все запахи, все вкусы, все виды жизни в немыслимом сочетании и разнообразии. Постоянно преображаясь, слово «земля», как, впрочем, и слово «хлеб», становится то метафорой, то основанием мудрой народной присказки или поговорки, то символом, обозначающим и крайнюю бедность – «безземельный», и неслыханное богатство – «землевладелец». Неизменно неся на себе огромную социальную нагрузку, слова эти часто становятся в заголовки политических, философских, экономических трактатов, художественных произведений, революционных лозунгов, воззваний и, наконец, декретов.

Биография моя начиналась с этих слов – «хлеб» и «земля». Их высокий, трудным трудом познаваемый, смысл взращивал я в своей душе, как самый дорогой колосок на большом поле жизни. И мое постижение России – тоже постижение поля.

Случалось, что отец брал меня с собою смотреть хлеба – это великий праздник для землепашца. Смотрят хлеба обычно по воскресным дням, ранней-преранней порою и в то время, когда можно уже определить с известной долей точности, быть урожаю или не быть.

Село мы покидали вместе со стадами коров и овец, покидали еще затемно. а когда подымались на гору, из-за этой самой горы навстречу нам выкатывалось огромное огненно-красное солнце.

Отец, умиротворенный, веселый, как и солнышко, тихо, незлобиво понукал нашу Карюху, она бежала нешибкой рысью, то и дело нагибалась, чтобы прихватить росного пырейка; из-под ее ног часто выпархивали стрепеты и улетали на восток, красные в солнечных лучах и прекрасные, как жар-птицы.

У своей полосы отец останавливался – не заходил, заплывал, широко разводя руками, в стремительно подымающуюся вверх рожь, выдергивал по пучку в разных местах, сравнивал, приносил, .их мне в телегу, и я пьянел от неповторимого, единственного в своем роде запаха – уже и не травы, но еще и не хлеба.

О, поля моей Родины, кто от дней своего детства дышал этими вашими запахами, тот уж никогда не позабудет их, в каком бы краю ни оказался потом!

Мы ехали дальше, и всем троим было очень хорошо. Карюхе – оттого, что было еще прохладно, солнышко хоть и светило вовсю, но еще не обжигало -крупа, слепни не одолевали, комары разлетались. Отцу было хорошо оттого, что рожь не подвела. Мне – оттого, что еду вместе с отцом, что не старших моих братьев, Саньку и Леньку, взял он с собой, а меня, что уже отец дважды, закуривая, передавал вожжи мне, и что я уже успел выкупаться в росе, и что – самое главное – дорога еще вся впереди, мы еще не глядели просо, пшеницу, овес, и что по пути я примечу, где и кто посеял горох, примечу это с тем, чтобы потом совершать свои гороховые набеги наверняка.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.