Впрочем, я не ждал позднего лета. Уже сейчас, заметив сизовато-белесые листочки, спрыгивал с телеги, рвал эти листья и набивал ими рот. Они хранили в себе вкус и аромат зеленого гороха той поры, когда он бывает особенно сочен и сладок, то есть самой опасной для него поры, потому что именно в это время деревенские мальчишки штурмуют его, и никаким сторожам не справиться с ними.

Где-то в полдень мы возвращались домой. Рожь, привезенная нами, потом долго еще находилась в красном, углу передней, под образами.

Случалось, однако, что отец возвращался с таких вот «смотрин» чернее и мрачнее самой черной тучи. Никто не смел ни о чем расспрашивать его: все понимали, что их ждет впереди.

И вот теперь я думаю: помним ли мы все это, когда сейчас, в наши дни, заходя в булочную, долго ощупываем хлеб, достаточно ли мягок он, дышит, ли он под нашими капризными пальцами, и отворачиваемся от прилавка, коли хоть и мягок хлеб, но не пахнул на нас теплым духом печи? Наверняка не думает и не знает об этом вон та молодая мать, что внушает своему малышу, выйдя из магазина, серьезно и озабоченно внушает, что нельзя бросать недоеденную сдобную булочку прямо на тротуар – для этого, мол, имеются урны. Это для хлеба-то урны?! И думаем ли мы все обо всем этом, когда для семьи из двух-трех человек набираем хлеба, которого хватило бы на большую артель волжских грузчиков, а потом не знаем, что с ним, высохшим и зачерствевшим, делать? Не думают о том и в столовых, в ресторанах, когда, демонстрируя свою щедрость, приносят на стол горы черного и белого хлеба...

И вот тут я остановлюсь и скажу: взяв какие-то слова основополагающими, поставив их командирами в боевой порядок своего творчества, писатель обязательно ищет им в словаре жизни достойных боевых соратников. И вот для меня такие слова, подкрепляющие творческую думу о земле и хлебе: «рачительный», «бережливый», «хозяйственный» и, наконец, «разумный». Ведь неизмерима цена его, хлеба! Неизмерим труд человека на земле.

Конечно, каждое произведение несет в себе частички биографии писателя. И, может быть, кому-то покажется, что наблюдение за колосками, за пробуждением природы, за нехитрым крестьянским трудом, за тем, как настроена была наша Карюха в солнечное весеннее утро или после тяжелой пахоты, – все это не сможет составить панорамную, да позволят так мне выразиться, биографию произведения.

Действительно, если питаешь свое творчество чувством патриотизма – а его, думаю, расшифровывать не нужно, – то, безусловно, обязан ощущать пульс Родины. Видеть Родину во весь рост.

Но такое истинное писательское зрение приходит тогда, мне кажется, когда каждый из нас, пишущих, помимо огромной земли – России, – ощутит такой же огромной землей небольшой, порой не обозначенный даже на карте кусочек или краешек, близкий, родной, понятный – тот милый, возлюбленный уголок, к которому ты прикипел сердцем, душой своей.

Как в крохотной капельке утренней росы на травяном листочке при определенном освещении могут отразиться и земля, и небо, и солнце, и все, что на этой земле и на этом небе, так в жизни какого-нибудь селеньица, ничем с виду не примечательного, можно увидеть большую, сложную и напряженную жизнь всей страны.

Но чтобы увидеть, надо очень сильно любить и селеньице и людей, нашедших в нем кров, пищу, все свои великие, малые ли радости и страдания.

Только в таком случае у этих людей не будет от тебя секретов – душа их распахнется перед тобою, что называется, настежь, и ты, согретый ее теплом, вдруг как бы обретешь второе, самое острое, внутреннее прозрение и увидишь многое из того, что до того было сокрыто от тебя, притом нередко как раз самое важное.

Теперь-то каждому известно, что крохотная капелька росы на лепестке утреннего цветка способна собрать в фокусе и отразить целый окружающий ее мир: и большой лес, темною стеной подымающийся где-то неподалеку; и огромное небо над этим лесом с торопящимися куда-то тучами и парящим ястребком; и полевую дорогу с мчащимися по ней машинами; и шмеля, хлопотливо погружающего свое мохнатое тело в соседний цветок; и человека, вышедшего на поляну; и даже влажный блеск расширившихся зрачков в его глазах, которые все-таки никогда не перестанут удивляться этому вечно повторяющемуся чуду.

Человек, взятый отдельно, – это всего-навсего крохотная капелька в людском море. И сердце человеческое, если оно не устало и не остыло, способно вобрать в себя и отразить – пускай по-своему – события громадной исторической значимости; события эпохальные, те, которыми определяются судьбы миллионов на многие годы вперед. И лучше, если для подтверждения нашей мысли обращаться к человеку не исключительной, а обыкновенной, будничной, что ли, судьбы, человеку, каковой по складу своего характера, по сложившимся обстоятельствам, по роду своей профессии, наконец, не должен вроде бы совершать каких-то там особых подвигов. Он явился на эту землю, чтобы просто жить на ней, и не знал – не ведал, что родился в стране счастливым по той причине, что тут он будет хозяином жизни.

Хозяин жизни – человек. Так должно быть, но так еще не везде есть в мире. И ведь с той давней-предавней поры, как наш предок осознал себя Человеком, то есть самым разумным существом из всех живых существ, он не переставал задавать себе вечный вопрос: как жить? Я думаю, его нужно уточнить, этот вопрос: как жить счастливо? Что надо делать для того, чтобы ты сам и вокруг тебя все были счастливы? Вот над чем мучительно размышлял передовой человек на протяжении многих и многих веков. И как только он приближался к истине, к пониманию того, что счастье на Земле может быть лишь тогда, когда Земля со всеми ее богатствами станет принадлежать тем, кто на ней трудится, – его бросали в тюрьму, ссылали на каторгу или заживо сжигали на костре. Человек между тем медленно, но все же неуклонно продвигался вперед, к лучшей своей доле. И, продвигаясь, он продолжал неутомимо спрашивать: как жить?

Об этом думали герои Чернышевского. Не звучал ли этот вопрос уже в самом названии его романа «Что делать?». Не вчера и даже не столетие тому назад было впервые произнесено слово «коммунизм». Это случилось гораздо раньше. Однако не вдруг, не сразу люди увидели в коммунизме единственный путь к человеческому счастью. Прозрение пришло позднее.

И люди, великим трудом своим приблизившие это удивительное время, его творцы и созидатели, люди эти стали настойчиво и горячо спрашивать себя: а как мы будем жить при коммунизме? Это святое и гордое волнение рождает великолепные почины.

Лучшие образцы современной советской литературы доказали, что писатель-гражданин не просто отражает размах свершений, словом поддерживая тот или иной почин. Такой литератор есть и будет помощником партии в делах государственных. И эта взаимосвязь, неразрывная, поистине творческая, годами проверенная, имеет глубокие корни. Михаилу Шолохову принадлежат замечательные слова: «Мы с гордостью можем сказать, что являемся первыми ростками взращенной партией советской интеллигенции. За нами последуют десятки миллионов приобщившихся к культуре людей».

Волна за волной входили в большую советскую литературу новые писатели. И партия бережно и заботливо поддерживала их первые, еще робкие шаги, вовремя предупреждала от ошибок и, когда это было нужно, сурово критиковала, всегда стараясь направить их творческую энергию на служение своему народу, выполняющему титаническую работу по созданию нового общества.

Нет, не только в преддверии почетных рапортов съездам партии говорят о своей партийности советские литераторы – те, кто верно и вдумчиво следует и служит ленинской идее партийности слова, каждодневно, ежечасно руководствуются этой идеей в творческом поиске: и заглядывая в глубины человеческой души и рисуя панорамы свершений на полях и стройках.

Советская литература вправе гордиться тем, что она представлена на съездах партии своими делегатами с правом решающего голоса.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.