Театр, совесть моя

Однажды, во время отпуска, встретил в Москве А. А. Гончарова. В годы моей учебы Андрей Александрович преподавал в ГИТИСе, ставил концертные программы для студенческих фронтовых бригад. Нынче он работал очередным режиссером в Театре сатиры.

К тому времени наш театр в Клайпеде был практически расформирован. Узнав об этом, Гончаров сразу предложил:

– Давай к нам.

Ну, я и «дал». С тех пор вот уже тридцать четыре года работаю в Московском театре сатиры.

Очень нелегко мне было поначалу в этом театре с уже сложившимся коллективом первоклассных мастеров. Многое пришлось постигать заново. И при этом сыграть за первые полтора сезона одиннадцать ролей, таких, например, как Василий Сыропятов в «Женитьбе Белугина», Джек Холидей в «Мешке соблазнов» (по М. Твену), Лыжиков в «Роковом наследстве» Л. Шейнина... Играл все подряд ... и ничего.

Сложность положения новичка состояла еще и в том, что сатировцы (это было и тогда, осталось и сейчас) всегда отличались особой изобретательностью в различного рода розыгрышах – и за кулисами и даже на сцене во время спектакля.

Помню, моему Джеку Холидею надо было по ходу действия утащить со сцены за кулисы мешок – тот самый, что с соблазнами. И не просто утащить, но красиво, артистично взвалив его на плечи. Делал это уже не раз и потому спокойно подошел к мешку, дернул его на себя, а он ... ни с места! Будто пять пудов камней в нем. Я и так и эдак – ну прилип мешок к сцене. А если точнее – был прибит к ней гвоздями. Хорошо еще, что молодым я был в ту пору, достало сил оторвать проклятый мешок. А за кулисами вместе со всеми смеялся автор розыгрыша В. А. Лепко. После нескольких различных розыгрышей-испытаний Владимир Алексеевич, глядя, как я легко и весело реагирую на «козни» коллег, похлопал меня по плечу:

– Ладно. Наш.

Это были годы, когда я стал «добирать»: много читал (классику в основном), ходил на концерты, художественные выставки. Короче, началось мое регулярное и более менее плотное приобщение к художественной культуре. В поэзии по-прежнему любил Симонова, чьи стихи читал еще на фронте во время коротких передышек между боями, Твардовского. «Повадился» читать С. Смирнова, С. Васильева, Я. Смелякова – в их стихах были очень близкие мне темы, душевные интонации.

В театре тоже было к кому присматриваться, прислушиваться. В Художественном и Малом блистали те, о ком нынче легенды ходят. В нашем же театре играли В. Я. Хенкин, Ф. Н. Курихин, В. А. Лепко, П. Н. Поль, Н. И. Слонова... Ярчайшее актерское созвездие!

Время шло, роли мне доводилось играть разные, но успеха особого не было. Пожалуй, впервые прочно себя почувствовал в роли директора фирмы «Игрушка» Синицына в спектакле «Поцелуй феи». Даже Серафима Германовна Бирман, которая – все знали – была очень скупой на похвалу, отметила эту мою работу.

Стал получать роли значительные, интересные. Только в театре. В кино не приглашали...

В 1957 году главным режиссером нашего театра стал В. Н. Плучек. И пришел, как говорится, мой «звездный час». Под руководством Валентина Николаевича я сыграл и продолжаю играть не только интереснейшие, но и разноплановые роли. Именно Плучек доверил мне совершенно неожиданную в моем послужном списке роль – революционера Мишеля Бродского в «Интервенции». Неожиданную и очень дорогую. И потому, что Бродский – фигура сложная, человек, в судьбе которого были «крутые горки». И потому, что после большого количества комедийных ролей этот образ был воздухом, которого мне так не хватало многие годы. Потом я сыграл солдата (в последнем действии – генерала) Егора Сысоева в пьесе А. Штейна «У времени в плену»... В кино появился Серпилин, потом Иванов в «Нашем доме» и Дубинский в «Белорусском вокзале»... Я вырвался из плена комедии, в котором пребывал долгое время.

Так случилось, что в кинематограф попал, когда мне было уже под сорок. А недавно выяснил, что сыграл в кино больше ролей, чем в театре. Я не стал бы отдавать предпочтение какому-то одному из этих искусств, кино и театр дополняют друг друга в жизни актера, формируют его талант, делают актера глубже, разнообразней. Да, в кино я сыграл больше ролей, чем в театре, но, если по совести судить, и там и там я отобрал бы по десятку ролей, не больше. Просто в практике любого актера есть роли, которые – навсегда, а есть такие, о которых вспоминаешь с добрым чувством, не больше.

И еще один момент. Свою театральную роль актер тиражирует, выходя в ней на сцену до пятисот и более раз. Естественно, что-то в исполнении меняется. Просто невозможно все время играть одинаково (и неинтересно, к слову сказать), это еще ни у кого не получалось. А значит, что-то меняя во внутренней характеристике своего героя, актер движется в роли. Сыграв же киногероя, актер ставит точку на своем исполнении, он уже не волен изменить что-либо в нем.

Это еще одно доказательство того, что о значении кино или театра в практике актера нельзя судить по количеству сыгранных им на сцене или на экране ролей.

Было бы смешно утверждать, что характеры, которые мне пришлось постигать, никак не «зацепили» меня, мой собственный внутренний мир, собственные представления об окружающей жизни. Конечно же, я менялся. Именно через персонажей, их судьбы, философию, и так далее. Простой пример. Я воевал, был в самом пекле боев сорок первого. Но, право же, сыграв генерала Серпилина, постиг войну много больше, чем это было ... на фронте. И ничего в том странного нет. Все зависит от широты взгляда на событие. Тогда, в сорок первом, мне было девятнадцать, и война ограничила мое представление о ней полем боя, теми десятками километров, которые прошел. Да, было страшно, когда вокруг рвались снаряды, бомбы, свистели пули, все горело, погибали люди... Но я не мог тогда представить всего масштаба трагедии, которую несла в себе война. Для этого надо было взглянуть на нее и постичь так, как постигли Симонов и Столпер. Как видел и понимал этот масштаб Серпилин, который к тому времени и прожил больше на свете (по возрасту он в отцы мне годился) и был кадровым военным.

Когда на студии заговорили обо мне как о будущем исполнителе роли Серпилина, в скептиках недостатка не было. Открыто выражать свое неверие в успех никто не стал, неловко, верно, было. Но я знал, что многие не верят, видел недоумение на лицах. Признаться, я и сам не менее других сомневался.

Это уже после премьеры фильма заговорили о художнической смелости режиссера, который из огромной армии актеров выбрал на драматическую роль ... Папанова.

Для меня же предложение Столпера было в первый момент оглушительным и неправдоподобным. Помню, с каким волнением шел на первую беседу с режиссером. Мы говорили не только о будущей работе. Александр Борисович подробно спрашивал меня о том, где я воевал, что пришлось увидеть на войне, пережить, понять. Он искал во мне не столько, может быть, Серпилина, сколько человека, способного постичь характер симоновского героя, его судьбу, мысли, философию. Он пытался понять, насколько мои собственные жизненные ассоциации, возникающие от соприкосновения с судьбой Серпилина, мой способ мышления совпадают с его – режиссера – представлениями об исполнителе роли генерала.