– Вот что, ключ ты мой скрипичный, – перешел я

тогда на мерный тон психиатра, – ты давай не кисни.

Через месяц я вернусь из Бомбея с симпозиума

эсперантистов и – разверзнись, земля! – если не на

таскаю тебя в дачной науке. Будь!

Подтянутый, как струна в настроенном фортепьяно, с чуть впалыми щеками, как у проштормленного морского волка, загорелый, как счастливчик-артековец, я возвратился из знойной Индии. Целый месяц жил я в микроструктуре, состоящей из ученых джентльменов в белых шортах и ученых леди в черепаховых очках. Первым я говорил «сэр», вторым – «пожалте ручку». Весь этот немыслимый бомонд напрочь вытеснил из моей памяти чернухинские формы общения. И сейчас, едучи электричкой в любезный сердцу уголок, я с умилением воскрешал облик почтеннейшего моего соседа, его римский профиль, изысканные манеры, незамутненную жаргонизмами речь. Как славно потолкуем мы с ним о санскрите, о знаменитом пещерном храме в Аджанте и мавзолее Тадж-Махал!

Едва я сошел с поезда, как был обласкан мягким отечественным солнышком, овеян легким дружелюбным ветерком, услажден нежным птичьим сопрано. Истекая затяжной сентиментальной улыбкой в предвкушении трогательной встречи, я ступил в свои зеленые владения и, даже не отперев дачи, прошел к забору, через который мы обычно сносились с соседом.

Первое, что заставило расшириться зрачки, – огромная оранжерея, отделанная разноцветной пластмассой. Рядом тянулось к небесной синеве непонятное сооружение – нечто среднее между Пизанской башней и силосной. А за домом, невидимая глазу, тарахтела бетономешалка... Как тут было не восхититься: «Ай да музыкант, как размахнулся!»

– Ау, маэстро! – покликал я. – Где вы, синьор Тосканини? Я привез вам привет от белых слонов. Явите страннику свой лик – мне не терпится вас обнять!

Вдруг из-за угла вывернулась кучка типов в грязных майках. Свирепые интонации и жесты не позволяли усомниться в том, что они никогда уже не сядут за круглый стол мирных переговоров. Однако вопреки внутренней логике ситуации тот, что был в заляпанной цементом соломенной шляпе, подхватил под руку того, что был без головного убора и с огромной заплатой в районе заднего брючного кармана. Правда, не так изящно подхватил, как это частенько делают коллеги на симпозиумах. И тому, с заплатой, это сразу не понравилось: он принялся энергично вырываться. Тогда тот, в соломенной шляпе, – видимо, бригадир, – поднатужился и поволок его к выходу. Оппозиционер упрямился, но бригадир все же распахнул калитку и прицельно выстрелил коленом в заплату.

И что поразило меня в этом мощном и хорошо натренированном движении – некая неуловимая грация. А когда бригадир, размашисто зашагав назад, повернулся ко мне боком, я ахнул: соломенная шляпа хоть и усекала безукоризненный римский профиль, но исказить его была не в силах!

Огорошенный, я радостно и бессвязно залепетал:

– Соседушка! У меня нет слов!.. Поражен метаморфозой... Я вернулся... Жажду интеллектуального общения...

Маэстро круто взял вправо и, не сбрасывая скорости, двинулся на меня. Точно имел намерение повторить на бис только что разыгранную сцену. Я невольно отпрянул от забора.

И тогда он заговорил. Все, что ушло в эфир из его уст, в весьма адаптированном, разнузданно вольном, преступно далеком от оригинала переводе звучало бы так: «Какого дьявола ты дерешь глотку, юродивый? Кому это интересно, что ты вернулся, гастролер? Ты отнял у меня шесть минут рабочего времени – завтра отработаешь на ремонте туалета, тунеядец!»

В первый момент я почувствовал себя обиженным и даже униженным.

– Что вы себе позволяете? – шепотом вскричал я и по инерции присовокупил: – Сэр.

Вот этого нельзя было добавлять. Маэстро, наладившийся было восвояси, бульдогом метнулся на забор. Его рык в том же беспринципном переводе означал: «Нахватался там, среди ученых самоваров, разного иноязычного хлама – думаешь, уже полиглот?! Добавляю тебе еще четыре минуты туалетных работ, сэр!» Разумеется, «сэр» было произнесено врастяжку и под аккомпанемент сардонического смешка.

А под занавес, точно пастух кнутом, он хлестнул меня феерическим, не слышанным мной доселе присловьем, которое, как на трех китах, держалось на одном и том же, но трижды повторенном словечке. Словечко было короткое, как пуля, и обладало той же убойной силой – непривычного сразило бы наповал. Но во мне уже бурно пробуждались и расцветали прежним махровым цветом увядшие было чернухинские нравы. Теперь я ничуть не чувствовал себя обиженным, а тем паче униженным. Напротив, моя кофейная физиономия была растянута белозубой рекламной улыбкой, источавшей профессиональный восторг.

– Титан! Прижиться в такие сжатые сроки! Феномен! Да что там – хозяин! Потенциальная гордость Чернухи!..

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.