Но наша задача заключалась не в этом. Держась линии на Конотоп, мы прошли весь рассвет лесами и, только - что сели пожевать сухаринку, набредши на очень красивую круглую лесную полянку, как тотчас же за это и расплатились.

Нам суждено было на этой полянке увидеть зрелище, ужаснее которого представить нельзя.

Едва мы спрятались, заслышав растущий топот по направлению к нам, в наваленный валежник, как на полянку вымчались деникинские кавалеристы, безжалостно гнавшие перед собой пленных того самого полка, командир которого спал под грушей (номер этого полка мне не хочется называть).

Смертельно загнанных, избитых пленных (их гнали во весь карьер) разогнали по полянке кружком и, заехав с тылу и с середины, занялись рубкой по живой мишени.

Это было не спешное зверство, а смакующее издевательство садизма. Те, что рубили, медлили в этом занятии.

И однако - что потрясает больше всего - ни одного крика, ни жалобы, ни одной мольбы о пощаде не издали люди, которых рубили. Они стояли и ждали удара, лишь поеживаясь плечами да закрывая глаза поднятою рукой - локтем или ладонью.

Мы оба видели все это и не могли отвести глаз, но не сделали ни одного порыва, понимая, что он погубит не только нас, но, вместе с нами и ту задачу, которую мы еще не выполнили.

Мы поднялись из своего прикрытия после ухода деникинцев и имели мужество следовать дальше по намеченному маршруту и к намеченному заданию, которое и выполнили.

Мы связались с проходившими по линии на север частями и сняли с эшелона башкиров, шедших на Юденича, для однодневной операции на нашем участке, выручившей его.

Два полка были отбиты, и колебавшееся положение на этом фронте получило вспомогательный толчок, с которого и началось наше дальнейшее счастливое движение вперед (на юг).

На другой день на станции Бахмач с броневика, на котором я угощался кукурузой и отдыхал от пережитых дел, я заметил разгуливающего по перрону станции человека, всем напоминавшего собою моего вчерашнего сподвижника. Вся разница была в том, что тот был черноголов, а этот с совершенно седой головой. Стоял жаркий день, и он, сняв картуз, отирал пот с шеи платком, когда я его заметил.

Я моментально спрыгнул с броневика и побежал к человеку, чтобы убедиться, что я не ошибаюсь. Это был он.

Видно, очень диким показался ему взгляд, каким я посмотрел на него, потому что, протягивая мне руку, он улыбался неопределенной улыбкой, не понимая, что со мной.

Я совершил преступление. Не соображая, чем это может кончиться, я потащил уральца к окошку вокзала, темному изнутри, и показал ему его отражение в стекле (вместо зеркала).

Мой сподвижник поглядел и только на секунду понял, на что я обращаю его внимание, а вслед за тем он навсегда потерял понимание всего окружающего - сошел с ума.

Это была реакция на пережитое.

От зрелища немой рубки, которую мы наблюдали в лесу, он только поседел, но от зрелища своей седой головы впал в помешательства.

Дело психоневрологов разгадать эту шараду.

Я думаю, что он в момент наблюдения за рубкой был недостаточно активен или не разрядил ничем напряжения, созданного этим зрелищем. Я тотчас же после этого участвовал в бою: повел башкиров и был с ними в атаке. Оттого, может, и остался цел. А он должен был возвращаться в подполье.

Видно, боевые потрясения калечат людей только тогда, когда смешиваются два плана. Одно дело - бой, и другое - организация подполья.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.