Мы подъезжали к Макошнинскому мосту, получив приказ идти на Бахмач и, перейдя мост, развернуться по обе стороны: «Кицук - слева, Петровский - справа».

Когда ревнивый Кицук, завидев въезжающую на мост деникинскую кавалерию, крикнул «марш» и, пролетев у меня перед носом своими лихими сотнями, въехал на мост, крича: «Не дам им, собачьим сынам, развернуться!», я почесал затылок, еще не поняв хорошенько, какого достойного дела я был лишен маневрами Кицука.

Но, видно, кавалерийский азарт Кицука был в нем сильнее расчета, хоть боевой азарт и носит в себе сердцевину расчета больше, нежели об этом можно думать. Расчет Кицука был в том, чтобы не пустить неприятеля развернуться, перешедши мост, - и только. Но сверхрасчет боевого азарта был другой: разбить неприятеля дерзостью вызова.

Ведь, въехать конной колонной на узкий железнодорожный мост над пропастью реки - значит, попасть в клетку.

Такое зрелище могли представить выпущенные с двух концов в одну клетку, к одному куску мяса голодные львы и тигры.

И в железнодорожной клетке была назначена такая борьба, только не за мясо, и не зверей, а людей за человеческие права.

Думает ли человек об этом в такую минуту? Нет. Но он весь состоит из того, что он передумал за всю жизнь, и здесь - ставка и расчет за чистоту и достоинство его идей.

Здесь побеждает не рука (не только рука и ее сноровка), но дух.

И Кицук одним маневром показал, как верит он в то, за что понесся драться.

Я же оказался временно созерцателем самой изумительной картины, какую я когда - либо видел в жизни.

Я видел, как вслед за головой (которой был Кицук) на мост мощными, гибкими движениями допотопного зверя ринулась и вся масса двух сотен всадников.

По неразрывности этого движения можно было уже судить о страшной его силе. Это был порыв. И первый раз в жизни я так наглядно видел связность живого в жизни. Голоса самого стройного хора не могут слиться так согласно, как слились в одном порыве двинувшиеся конники.

Это было первое впечатление от движения Кицука.

Неприятель, въехавший на мост безо всякого порыва (занятый собственной спесью), был уничтожен уже одним этим лихим маневром Кицука, и то, что называется паникой, мигом овладело врагом.

Но повернуть спины было бесполезно. Да вообще развернуться в клетке моста не было никакой возможности.

А Кицук, не сдав ни на секунду взятого ритма, уже врубился в эту дрогнувшую на секунду массу.

Эта рубка стоит передо мною и сейчас, как видение, - жестокая, но ни на одну секунду не неприятная.

Такова сила ритма, сила революционного порыва.

И когда раздался первый лязг клинков и жалобный и грозный крик и храп, и фырканье коней, и ругань, то никакому Бетховену невозможно было бы создать эту музыку, где каждое падение тела и каждый стон коня, и каждый взмах сабли, и каждый предсмертный крик слиты и вылиты общей лавой в форму, и каждый момент беспрерывного движения - статичен и монументален.

Быть может, умение увидеть все это так, примерно, как я описал, не раздробленным на части, а целым и понятным, как единство, сохранило меня тогда от преждевременных седин и дало возможность сохранить силу для своей очереди.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.