А Боб! Боб жил в Лондоне в шестидесятых годах. Его знал весь Лондон. После того, как утонул его хозяин, Боб взял на себя обязанности спасателя на берегах Темзы. Он вытащил из реки уйму людей, спас ребенка от пожара, был награжден золотой медалью.

А сержант американской армии Кейси! Слышали ли вы о Кейси, который только раз не явился на поверку, потому что испустил в тот день дух! Во время первой мировой войны он прославился своими подвигами, сражаясь во Франции. Его хоронили с воинскими почестями, а на могильной плите написали: «Сержант Кейси. Шестнадцатый пехотный полк. Он был всего лишь собакой, но выполнил свой долг!»

...На позицию собак взвода Косых вывели перед рассветом. Бежали они весело, с радостью, думая, что их ведут выгуливать. Было это в самом конце сентября, вскоре после дня осеннего равноденствия, когда полсуток ночь и полсуток день. Светать начало в половине седьмого. Позиция была обращена к югу, так что солнце всходило слева по фронту. Впереди, за сухим эскарпом, в котором спрятали собак, простиралось не полностью убранное кукурузное поле. Там, за ним, – город Глухов. Там – немцы. На западе таяла лилово-чернильная мгла. Вскоре от нее осталась одна только дымка, а солнце все сильнее просвечивало спокойную голубизну неба.

Хруцкий зябко поежился в предутреннем холодке, оглянулся, чтобы наметить пути отхода. За спиной, метрах в пятидесяти, желтела невысокая гряда чернолесья. Учитель рисования загляделся на рощу – какие оттенки, какой праздник цвета. Как полыхают вон под рощей озимые зеленя!

А что! Пожалуй, позиция выбрана удачно: сразу за кукурузным полем горбятся покрытые шкурой из опаленной жарким солнцем стерни пологие холмы. Враг появится оттуда, весь на виду.

Ох, и богат урожай сорок первого, невиданно богат! Но и тут не успели сжать поля, убрать вот эту кукурузу, уже тронутую лимонной желтизной, охряной сушью. Этюдник бы сюда... Поймать бы немыслимую и безмерную печаль земли перед огненной, испепеляющей вспышкой боя.

Для Хруцкого и его собак это был первый и, очень возможно, последний бой, и он прочувствовал пейзажный пролог к нему со всей остротой художника. Пусть неудавшегося художника. Вся трагедия художника-неудачника в том, что он не перестает быть художником, всегда чувствует как художник, а порой и с большей ранимостью и болью...

Справа на юг пролетели сначала белые гуси, затем какие-то черные птицы. Грачи, скворцы? А ночью курлыкали журавли. Сразу вспомнилось: весной все эти птицы прилетели сюда на мирную землю. И вот улетают во время неслыханно большой войны. Вернутся ли на следующий год? И что застанут на этой земле? Что?.. Сорвать ромашку на бруствере рва, погадать на ней? По всему тощему телу Хруцкого пробежала рябью нервная дрожь. И ладонь его, машинально положенная на плоский благородный лоб Бинго, тут же ощутила ответную дрожь.

В эти дни бабьего лета Хруцкий в прежние, довоенные годы вывозил за город свои классы – шестые и седьмые «А» и «Б». Собирали в лесу белые грибы, рыжики, грузди. И клюкву тоже и бруснику. Журавлей провожали в полет. Он рассказывал ребятам со всегдашней своей застенчивостью про чудную пору, когда смыкаются лето и осень, умело показывал, как можно остановить мгновение первоосенья несколькими мазками акварели или масла. Это ему удавалось, в свободное время он даже подрабатывал акварельными копиями цветов и плодов на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве. Ему говорили, что цвет он воспроизводит точно, но слишком натуралистичен в рисунке, каждую червоточинку выведет.

В прошлом году он впервые ходил с Черри на перепелов в подмосковном лесу. Неужели и туда дойдет фронт? Этому невозможно поверить... Правда, ни одного перепела он так и не подстрелил и Черри не успел поднатаскать, ни одной стойки не сделала псина за день, дурашлива была Черри на охоте. После нее завел Хруцкий спаниеля Митьку, но тот под армейскую «эмку» попал на Тверском бульваре, и Хруцкий тогда же стал проситься от невыносимого одиночества на фронт...

Все короче частокол теней кукурузных стеблей в поле. Заметнее припекает скромное сентябрьское солнышко. Дремлет поле. Приглушенно жужжат мухи. Ветерок из лесочка доносит запах грибов, винной прели. Меркнет роса в траве. Где-то впереди слабо хлопает выстрел. Кажется, ракетницы. Теперь дрожь передается от Бинго Хрупкому. Впереди – невиданная охота. Впереди – неравный бой. Эх, Бинго! Ну какие из нас охотники, какие бойцы!..

Глаза слезятся от напряжения, но танки все не показываются. Рука машинально гладит плечи пса. Шерсть у Бинго колко ерошится – он чует тревогу, чует врага. И другие собаки тоже волнуются. Все они дико голодные, все хотят жрать. Весь вчерашний день он по приказу лишь поил их.

Впереди снова раздался четкий хлопок выстрела.

Он вытащил из полотняной сумки четыре бутылки с самовоспламеняющейся смесью КС, положил аккуратно в ряд, горлышками назад, на бруствер, рядом пристроил винтовку, расстегнул оба подсумка на поясном ремне.

Слезятся натруженные глаза, а Хрупкому не верится: неужели из этой безмятежной, мирной, задумчивой дали, из неразгаданной поднебесной сини выкатятся танки – самые страшные сухопутные чудовища на всем белом свете?!

На бутылки с горючкой ложится летучая пряжа-паутина. Из неподвижной кукурузы доносится беспечный посвист дроздов.

Хруцкого подташнивает – из солидарности с собаками он вышел на позицию натощак. Вдруг зверски захотелось есть. Он подавлял в себе голод, ведь фельдшер роты, он же ее ветеринар, уверял, что перед боем нельзя набивать желудок: а вдруг ранение в живот? А может, подташнивает его вовсе не от голода, а от страха? Скоро боевое крещение.

Бинго услышал звук мотора и весь встрепенулся, ожил, обрадовался, вскочил, положив передние лапы на бруствер оплывшего рва.

А Хруцкому показалось, будто ледяным ветром ошпарило вдруг землю. Из солнечного света разом исчезло все тепло. Стекла очков мгновенно запотели. Сразу вспомнилось из инструкции: шум двигающегося танка в тихую погоду слышен за километр.

Сзади послышался неожиданный шорох и стук. Это спрыгнул в ров Косых.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.