НЕСТЕРПИМО пронзительна скорбь аккордов. Острой болью невозвратимой утраты стиснуло мысль. Тяжестью пережитого, обычно отодвинутого стеной дел, навалилась память. Тает семья, обрываются родные нити... Первым ушел из жизни отец. Погиб брат. Умерла сестра. Не стало мамы. И теперь – прощание с другом, с братом – любимое ласково-шутливое словцо Марка Тимофеевича Елизаровй «брудер»... Прощай, родной! Прощание – это не конец, не обрыв всего; скорее – это скрепление уз, осознание должного, твое продолжение в нас.

«Вечная жизнь» – диалектика». Тремя словами Владимир Ильич зашифровал когда-то в «тетрадках по философии» знаменательное рассуждение Гегеля о процессах диалектического развития. Гегелевская «идея» как символ объективной действительности, как истина, как процесс олицетворяет саму диалектику, которая «вечно отделяет и отличает тождественное от различного, субъективное от объективного, конечное от бесконечного, душу от тела...». И в силу, мол, этого идея есть вечное творчество, вечная жизненность, вечный дух...

Размышление о понимании взаимосвязей конечного и бесконечного как единого процесса сопроводил тогда лаконичным комментарием: «Коль подсчитать... каждую секунду на земле более 10 человек умирает и еще больше рождается. «Движение» и «момент»: улови его. В каждый момент данный... Улови этот момент...»

Теперь у могилы родного человека «момент» звучит бесконечным аккордом щемящей скорби.

Марк Елизаров вошел в семью в трагическое время гибели старшего брата. И стал старшим братом. Не только потому, что был взрослее Владимира Ильича на целых семь лет – а юности это весьма ощутимо, и не потому, что стал мужем старшей сестры. А потому, что при всей своей несхожести с Сашей – внешней, по темпераменту, стилю поведения, даже по характеру убеждений – он владел тем же магнетизмом человеческого обаяния: нравственной цельностью, обостренным чувством справедливости, основательностью в деле, яркими талантами – выигрывал у Чигорина и Ласкера! Собственно, Марка «открыл» сам Саша в студенческом землячестве волжан, «по цепочке» передал семье.

Своим рыцарским бесстрашием и преданностью Марк сразу покорил не только Аню – всех Ульяновых. Без вины арестованный по первомартовскому делу народовольцев, не дрогнул под полицейским прессом, не поступился и крупицей дружбы, человеческой веры. Перед неизбежностью пожизненных лишений и преследований при первой же угрозе сибирской ссылкой сестре «государственного преступника» «действительный студент» настойчиво забарабанил через телеграф в департамент полиции: я умоляю выслать мою невесту Анну Ульянову в Симбирскую или Самарскую губернию...

Выпрошенная самарская ссылка – Алакаевка и Бестужевка, где собрались Ульяновы и Елизаровы, накрепко и навсегда сблизила с Марком Тимофеевичем. Будущему большевистскому вождю Ленину требовалась школа революционной практики, глубокий срез реального народного бытия для начальных исследований. Будущему советскому наркому Елизарову требовался серьезный экстерн по всему широкому курсу марксизма. Они нашли друг в друге надежных помощников и учителей и те общие жизнерадостность и взаимопонимание, которые долго еще светились в воспоминаниях образами волжского раздолья и вечерних крестьянских сходов, азартных шахматных боев и первых пылких рефератов.

И через два десятилетия в блистательном Париже Владимир Ильич будет прямо-таки смаковать каждый штришок из елизаровских наблюдений «с Волги» – «бальзам настоящий»; с тоской признаваться: «соскучился я по Волге». И через четверть века перед самым Октябрем Марк Тимофеевич будет вслушиваться в дальнее эхо родной своей Бестужевки, радоваться добрым всходам крестьянского сознания: говорят, мужики изменились, были эсеры, а теперь делаются большевиками...

Он был поистине старшим братом... Хорошо сознавая, как безраздельно поглощен делом революции каждый из Ульяновых, как распылены и скованы царизмом их силы и возможности, он принял на себя львиную долю житейских забот о семье. Дом Елизаровых сделался чем-то вроде передвижной базы революционного штаба. Те из Ульяновых, кто вырвался на свободу или возвращался из изгнания, прежде всего переступали порог этого дома. И находили здесь родной приют, сердечное тепло, даже убежище от царских ищеек,

Умудренный жизненным опытом и недюжинными знаниями, наделенный редкими способностями и трудолюбием, Марк Тимофеевич почти всегда мог получить квалифицированную работу) добыть средства к существованию. Если бы не Елизаров, сколько бы еще непомерных перегрузок пришлось бы на Влади-

мира Ильича, сколько бы еще переболело сердце неосуществимыми заботами о сестрах и матери.

Он был поистине старшим братом, ибо был признан за сына лучшей из матерей. Марию Александровну и Марка Тимофеевича связывали на редкость ясные, прямо-таки солнечные отношения единодушия – касалось ли это мелочей, быта или острейших политических ситуаций, которые возникали вокруг семьи Ульяновых. Несмотря на почти тридцатилетнюю разницу в возрасте, они были на «ты», а письма Марка Тимофеевича начинались с нежного сыновьего обращения: «дорогая мама», «милая мама».

В свою очередь, Мария Александровна беспокоилась и радела о нем никак не меньше, чем о Володе, Мите, о дочках. Если Марка долго не было поблизости, она начинала тревожиться, дознаваться: что с ним, как его здоровье, бережет ли себя?.. Даже пятидесятилетнему главному инспектору Российского транспортного страхового общества она не преминет заметить: не утомляйся слишком и не езди ночью на лошадях...

А письма Марка из таганской одиночки? Весной 1901 года он был арестован вместе с Марией Ильиничной по делу московской организации. Владимир Ильич – уже в эмиграции. Вслед за ним уехала Анна Ильинична. Надежда Константиновна еще в ссылке. Дмитрий Ильич, вышедший из Таганки три года назад, учится где-то на российской окраине. Никого рядом с 66-летней матерью... И Марк прибегает к единственно доступному средству ее поддержки – спасительному слову. В свои письма из одиночки он вдохнул столько доброты и нежности, жизнерадостности и оптимизма, искрометного юмора и конспиративного изящества, что они скорее напоминали произведения преуспевающего новеллиста, чем весточки политического заключенного, судьба которого задернута мрачным туманом.

«Счастье человеческое есть дробь,.. – пишет этот остроумный математик своей «дорогой маме», – у которой в знаменателе потребности человека, а в числителе – возможность удовлетворения оных. Чем ближе дробь эта к единице, тем счастливее человек, и к счастью можно идти двумя путями: увеличивая числитель и уменьшая знаменатель... Не ,унывай, наша дорогая, и мужественно переноси незаслуженные лишения».

...Преданный друг. Старший брат. Верный сын. Посвятив свою жизнь семье Ульяновых, он не мог не отдать ее революции.

ПРОЩАНИЕ не только с братом – с революционным борцом. И оттого отчетливее сознается смысл непрерывности процесса развития «вечной жизненности, вечного творчества». Объективность живого есть организм; она есть средство и орудие цели. Сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его. Мир не удовлетворяет человека, и человек своим действием решает изменить его. Цель пролетарского революционера – счастье людей труда, счастье будущего. Своей борьбой он приближает это будущее, передает ему свой опыт, свои принципы, свое понимание жизни.

Сколько братьев по духу близких и дальних, учителей и учеников, единомышленников и соратников – сошло уже с баррикад, а их эстафета движется дальше, дело их жизни идет в рост, пронизывает корнями все новые толщи общества.

Двадцатипятилетний Владимир Ульянов, руководитель петербургского «Союза борьбы», мог лично встретиться с Энгельсом – вождем Интернационала, самым замечательным после Маркса ученым и учителем пролетариата. Он жаждал, искал этой встречи, за тем проделал непростое паломничество в марксистскую Европу, за тем пришел в семью дочери Маркса... И все же в пути настигла весть о кончине Энгельса. Не оказавшись рядом, Владимир Ильич отдал дань священной памяти тем, что выступил перед революционной общественностью со статьей-некрологом – первой глубоко волнующей проповедью марксизма.

Он отчетливо видел историческое место и роль основоположников марксизма в процессе развития общественной мысли. Противопоставляя их мыслителям прошлого, среди которых были подчас гениальные, подчеркивал: прежние социалисты только мечтали о социализме, строили иллюзорные надежды уговорить, убедить господствующие классы, а Маркс и Энгельс указали путь борьбы и силу борьбы. На место мечтаний поставили науку и научили рабочий класс самопознанию и самосознанию. Разработанная ими теория научного коммунизма стала для поколений мостом в будущее. Созданный ими Манифест – программой борьбы. Тогда еще, в молодости, Ленин с определенностью сказал о Манифесте – о маленькой книжечке, стоящей целых томов: духом ее живет и движется до сих пор весь организованный и борющийся пролетариат цивилизованного мира.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.