- Басмачи - ии! - кричал у ворот часовой и, лежа, стрелял в темноту.

Сразу понял: двести... окружили... Я выбежал за ворота, кинулся к дому, но поздно. Страшные мстительные лица глядели на меня из темноты: они были всюду - за дувалами, на крышах, в снегу; черные пятна густо окружали казарму, и не было им конца. Вскрикнув от страха, побежал обратно.

Вместе с пулями во двор полетели камни, горящие головни...

Я лежал в дальнем углу двора, снег забился в рот, под одежду, тело горело и я нисколько не ощущал холода; надо мной переливалось черное, глубокое небо, на нем блистали величиной с кулак разноцветные звезды, потом куда - то уплыли, и на меня попеременно выглянули морщинистые лица муллы, отца и черного человека; все они укоризненно улыбались, звали упорно к себе...

- Проснулся, сынок?

Радостно потянулся навстречу, но при сделанном движении обожглись руки (они были отморожены), и я повалился на нары, больно ударившись о них головой.

Через раскрытую дверь казармы увидел небо и бегущие по небу тяжелые металлические тучи... был день. Вдруг быстро выстрелили, кто - то на дворе ахнул, застонал; светло-русый солдат с вытянутым лицом побежал к двери.

Вздрогнул... «Значит еще не конец»...

На другой день, еще слабый, вышел во двор. Солдаты вое так же стояли у стен и изредка стреляли по аулу. Некоторые лежали в снегу, широко и нелепо раскинув руки...

... Третий день осады. Последние хлеб и мясо съедены. Солдаты ходили, как тени, бледные, с мертвым блеском в глазах, ходили больше вдоль стен, часто прислоняясь к ним...

- Патронов скоро не будет.

Это было сказано кем - то спокойно; сказавший как будто ни к кому не обращался, точно говорил о чем - то постороннем, но я заметил, как у некоторых задрожала нижняя губа; они отвернулись и, шатаясь, пошли в стороны.

В сумерках увидел отца. С кувшином и хлебом в руках он перебежал улицу и скрылся в одной сакле, из которой густо валил грязно - белый дым от горевшего внутри костра.

Иногда сильно хотелось убежать в аул, там сытно поесть, выспаться, но с каждым днем все настойчивей твердил: «поздно, поздно» - и оставался.

Белых пятен на руках становилось все меньше; муки голода усиливались. Я грыз свой изумительно вкусный ремень из воловьей кожи. Становилось легче, но спустя несколько минут нестерпимо текла слюна, а голова кружилась, все плыло мимо... Никаких надежд.

Днем басмачи находились в саклях, но как только солдат высовывался или выбегал со двора за чистым снегом, они густо высыпали из саклей и окружали двор; их встречал редкий, но меткий огонь, и басмачи, подбирая сраженных, с пением священных стихов откатывались обратно, а с наступлением темноты; опять тесно окружали двор, боясь упустить осажденных.

На четвертую ночь командир собрал оставшихся в живых.

- Нужно сообщить... иначе погибнем...

Светло-русый сказал:

- Прорваться!... Это было невозможно. Были раненые, кругом лежал глубокий снег... Решили послать... Вызвался идти светло-русый солдат. Он написал на родину большое письмо, со всеми распрощался, долго жал мои руки и кротко говорил:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.