- Смешной и милый подарок, - с нежной досадой прошептал Сухов, бережно переложил крестик на свою ладонь и поспешно спрятал за пазуху.

- А как у вас там жисть - то? - неожиданно прогремел, будто из рупора, торжествующий злобный голос Вершка, очутившегося за спиной Сухова. - Живете? Ничего? Как там комсомольцы - то? Помогают? Ну, это дело хорошее... Ах, забыл совсем! - спохватился Вершок и, круто повернувшись, скрылся за дверью.

- Я все собирался, да никак вот... - глухо, вздрагивавшим голосом заговорил Сyxoв. - Я ее страшно люблю, и вот, поди ж ты... Она такая добрая, тихая... необыкновенная...

- Все беспокоилась о тебе, плакала. На селе - то о ней как жалкуют. Сын мой тоже... Э - эх, жизни! Ну, Михал Егорыч, пора мне...

Проводив гостя, Сухов вернулся в комсомольскую комнату и, взглянув на хохотавшего Вершка, догадался, что Лешка видел, как он взял у крестьянина крестик.

- Ну, вы, с фундаментами! С естествознаниями! Повесили боженьку?

Гамарин, высокий, худой, суровый, подошел к Сухову и хмуро, глядя в сторону, спросил:

- Что это значит?

- Мать умерла, - ответил Сухов, роняя голову на грудь.

- Я не про мать, а... про предмет одурманивания...

Сухов поднял на Гамарина широко раскрытые тусклые глаза и, помолчав, спросил медленно и с удивлением:

- Неужели ты, как Вершок... способен придавать этому значение?

- Вот они с фундаментами! Бери на грош дюжину! - хохотал Вершок, ударяя себя кулаком по коленке.

- Постой, Лешк... Ты, Миш, комсомолец, председатель ячейки «Безбожник» и вдруг... берешь крест, этот предмет векового... - голос Гамарина сорвался с холодного сурового тона и зазвучал еле слышным нежным укором и недоумением.

- Ну, взял. И что из этого? На шее носить не стану и благодаря ему не уверую в бога... - Ему хотелось откровенно рассказать о своих чувствах, которые переполняли его сейчас, и о том, почему милый и смешной «предмет одурманивания» стал так дорог ему; рассказать о деревне, о детстве, о своей глубокой любви к матери, о том, что он три года собирался выписать ее в город к себе, жить вместе с нею; обо многом хотелось рассказать, но не Пешке Вершку и не Гамарину с его не - умеющими улыбаться серыми губами, а другим, которые поймут его и не осудят. Но не хотелось также посылать Гамарина ко всем чертям, обвинять его в тупости и близорукости и отделываться увиливающими от истины ответами, - боялся перенесения дела с крестом на бюро ячейки. Сдерживая бурлившую внутри злобу, улыбался и, придавая голосу сердечность и искренность, говорил о незначительности поступка, о своей стойкости, о том, что с верой в бога это ничего общего не имеет.

Гамарин упрямо и холодно настаивал:

- Сантименты не разводи... Ты должен бросить его...

- Бросить, значит плюнуть на ее могилу... А она была мне только другом... Она не попрекала, что я стал комсомольцем, что мальчишкой удрал на фронт... Заступалась за меня...

- , Это к делу не относится.

- Сейчас он про бабушку расскажет! - добавил смеясь Вершок.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.