Вчера вечером сквозь стеклянную дверь общежития меня отчитывала мясистая комендантша – тетка с гладиаторскими икрами и микроскопическим сливово-синим носом.
– Ты у меня долазаешься до ректора! – стращала она, а я при слове «ректор» снова вспоминал священного королевского страуса. Я не перечил ей, думая, что она все-таки сжалится надо мной и впустит меня
ночевать в общежитие. Тетка долго кричала и морализировала, но швабру из дверной ручки так и не вынула. Я досадовал на себя за то, что укрощал свое
бешенство, что доставлял ей удовольствие своей смиренностью. А ей просто было нечего делать, вот она и показывала власть.
Я ругал ее на чем свет стоит и лез на гудроновую крышу.
Осень была на исходе. Землю лизал холод.
...Сегодня, стоя на лестничной площадке, я договаривался с Эллой провести зимние каникулы вместе. «Ты будешь амазонкой, – говорил я, – и будешь кататься верхом на вороной в загаре. Мама с папой тебя полюбят! Да они уже любят тебя, я писал о тебе!»
Элла заплакала и протянула мне письмо от своей матери. Элле строго-настрого запрещалось выходить за меня замуж. «Все поэты легкомысленные. У тебя есть жених в Москве...»
– Он долговязый, сутулый, неинтересный!.. – глотала слезы Элла.
Я помчался вниз по лестнице, хлопнул дверью и, не помня себя, в безумстве бежал по пустырю. В перелеске, припав к тополю, я рыдал. Тихо было в перелеске. Ни одна веточка не шевелилась в заледенелом лунном свете.
Меня искали. Элла, Филя, Тимофей и Маноле оторвали меня от дерева. Мне дали шапку, набросили на плечи пальто и повели в общежитие. С любопытством смотрела на меня комендантша. «Вымысел, – подумал я о ней. – Вымысел! Ее не существует. Меня не существует. Все мы – страшный вымысел! Все страшно, чуждо и нереально!» Я не прятал своего лица. В глазах стояли слезы, меня била дрожь, я бредил. Я смотрел сквозь комендантшу и не то шептал, не то думал: «Все пропало... Все пропало...»
...Ижица была довольна. Я в совершенстве знал аорист. Да и сама Ижица, то есть Софья Павловна, кажется, изменилась к лучшему, стала привлекательной и даже как будто ласковой. Оказывается, муж бросил ее, потому что она бесплодна. Просто она очень любит свой старославянский и больше у нее ничего нет. А мы разгильдяи.
По-прежнему я сидел за последним столом.
Элла в Москве.
Как странно: ее голос звучал здесь, в этой аудитории. Тут сдвигали к стенам столы и устраивали танцы. Я говорил ей. зарывая свое лицо в ее каштановые волосы:
– Я люблю тебя.
Она смеялась, как ребенок, потом грустно опускала глаза.
– Я люблю тебя.
Звонок. Лучше бы он не звенел и не было бы этой пустоты и тишины до звона в ушах. Меня потянуло в перелесок к озерку, где мы однажды купались и загорали. Она поила меня водой изо рта. Я носил ее на руках. Потом мы забрались в скирду. Потом промокли под дождем. Ее платье прилипло к телу. Мы держались за руки и кружились под веселыми струями дождя.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Livejournal
LiveInternet
Блоги@mail.ru
Open ID
