Архивные разыскания подсказывают: Антонович нередко наведывался на Большую Конюшенную, он был дружен с Даниельсоном, а к Лопатину питал горячую симпатию. Да и Елисеева тот знал довольно коротко. Товарищем Лопатину и Даниельсону, посвященным в их планы, был и контролер Государственного банка Николай Грибоедов. Добродушный великан с громовым басом, он водил обширные знакомства в литераторской среде и. вероятно, имел представление, о чем пишет Чернышевский.

Тут-то и брезжит свет. Сообщая в Лондон о «достаточных основаниях», почерпнутых, очевидно, из письма, полученного в Кенигсберге от Любавина, Герман Александрович намекал на реальные, весомые причины, понуждавшие его торопиться: выход Чернышевского из тюрьмы, поселение в городе на частной квартире – ситуация приблизительно «лавровская».

Но ведь известно и то, что в декабре, когда Лопатин приехал в Питер, Чернышевский все еще находился под стражей в забайкальском Александровском заводе. Минуло три месяца после окончания каторжного срока, и вот... Казенная волокита? Или нечто худшее? 16 декабря 1870 года Лопатин оставил Петербург.

«Торговая экспедиция» началась. Рождество и Новый год Лопатин встретил в дальней, опасной дороге. А Николай Даниельсон. опасаясь за свою переписку с «эсквайром Уильямсом», указал ему еще два адреса: издателя Полякова и чиновника Государственного банка некоего г-на Стулова. Переписка была оживленной. И в каждом письме Маркс с тревогой спрашивал о судьбе Лопатина Прибавил однажды: «Немногих людей я так уважаю и люблю, как его».

3. У Цепного моста

Графа Шувалова Петра Андреевича называли и вторым Аракчеевым, и Петром Четвертым, и Пьером Великолепным. Хорошо упитанный, моложавый и румяный, усики волосок к волоску, глазки крошечные, с изюминку, граф пользовался неограниченными полномочиями, ибо возглавлял ничем не ограниченное ведомство – Третье отделение собственной его императорского величества канцелярии. В тайной полиции на Пантелеймоновской улице «работали неутомимо».

Едва ли не весь семидесятый год в здешних апартаментах, убранных почти щегольски, часто раздавалось имя Чернышевского. Казалось бы, давным-давно он был отторгнут от какой-либо общественной деятельности, заброшен в края, до которых хоть три года скачи, письма его к жене и двоюродному брату были спокойные, мирные, а между тем...

Между тем еще в мае отсюда, с Пантелеймоновской, была послана в Иркутск телеграмма, а из Иркутска за Байкал, в Александровский завод полетела депеша – усугубить надзор за известным государственным преступником. В июле велено было сделать четыре дюжины его фотографических карточек, и фотограф не должен был знать, кто сидит, запахнув арестантский халат, перед громоздкой, похожей на гармонику камерой. Спустя некоторое время приказано было еще раз обозначить «особые приметы». Обозначили так: рост два аршина и пять вершков, волосы светло-русые, борода и усы рыжеватые, глаза серые, нос и рот умеренные, зубов многих нет.

Одновременно при всяческих дознаниях, расспросах, перлюстрациях, подсматриваниях и подслушиваниях, как всероссийских, особливо петербургских, так и заграничных, особливо женевских и парижских, при всех действиях агентуры внутренней и внешней надлежало регистрировать малейшие упоминания об узнике нерчинской каторги.

В результате образовалась пространная справка. Из нее явствовало: Чернышевский по-прежнему почитается идейным вождем неблагомыслящей молодежи; сочинения его, печатающиеся женевским кружком Элпидина, распространяются не только среди зарубежных отщепенцев, но и в пределах империи.

При очередном докладе в Зимнем – шеф жандармов докладывал трижды в неделю – Шувалов представил справку императору Александру Второму.

Все это объяснялось истечением срока содержания под стражей государственного преступника номер один. Вопрос «Что делать?» с автором «Что делать?» возник сызнова.

Читая документ, подписанный Шуваловым (гриф «совершенно секретно»), видишь, что его сиятельство обладал профессиональной сметкой. Коль скоро намерения освободить Чернышевского существовали даже тогда, когда он находился в тюрьме, рассуждал шеф жандармов, подобные попытки, нет сомнения, сделаются неизмеримо энергичнее, едва «сочувствующая среда» узнает о его выходе на поселение. И далее: в случае удачи, оказавшись за границей, Чернышевский «воспользуется той известностью, которую ему придали, с одной стороны, его сочинения, а с другой – преследования его правительством, и он вскоре же сделается там центром нигилизма и вождем тех опасных попыток, к которым у нас, к сожалению, склонны вредные личности из молодежи».

(Шувалов не ошибался. Не потому лишь, что началась «торговая экспедиция», – была и другая «вредная личность», летами старше Лопатина, в конспирациях опытная и притом вполне легальная. Но об этом позже.)

Озабоченность «второго Аракчеева» не только совпадала с озабоченностью второго Александра, а и подстегивалась последним: император неизменно и неколебимо ненавидел Чернышевского.

При обходе закона надлежало придать обходному маневру вид благоприличия. Граф Шувалов явился в комитет министров. В сановной говорильне Пьер Великолепный не надсаживался – журнал комитетских обсуждений зафиксировал то, что требовалось: продолжить временное заключение Чернышевского в тюрьме; приступить к изысканию мер обращения его в ссыльнопоселенца в местности и условиях, устраняющих всякие опасения на счет побега.

«Изыскания» длились два месяца. В декабре 13-го (за два дня до того, как Лопатин написал письмо Марксу) «местность и условия» для Чернышевского получили одобрение графа Шувалова.

Подошли рождественские балы и маскарады, пожалования генерал-адъютантских аксельбантов и орденских знаков, а в первый день Нового года император, отстояв обедню в дворцовой церкви, утвердил и эту «местность», и эти «условия».

Высочайшая воля была доведена до сведения генерал-губернаторов Восточной Сибири. И того, кто готовился к отъезду из Иркутска в Петербург, и того, кто готовился к отъезду из Петербурга в Иркутск: происходила «смена караула».

Правителем огромного края был только что назначен Николай Петрович Синельников, рослый, статный, суровый служака, генеральскую внушительность которого не то чтобы портили, а как бы умеряли круглые очки с сильными стеклами, для ношения коих военным требовалось разрешение монарха.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.