– Кости возьми и обгложи, тут где хрящик, где че завязилось...

– Полезное занятие!

– Ну дак я пошла. Ночесь на работу. Отпустят, дак иди, не бойся, не объешь. Картошшонки свои, пайку дают...

– Хорошо-хорошо. – Я накоротке приткнулся щекой к голове Августы, она меня поцеловала в лоб потрескавшимися губами и перекрестила.

– Мама велела.

– Ты уж не говори ей лишнего-то. Я в этой, – тряхнул я старой, латаной и застиранной пижамой, – в гуне этой не гляжусь, а так-то – жених!..

– Жени-их! – махнула рукой тетка и, утирая ладонью лицо, пошла из больничного скверика, меж желтых, почти уже осыпавшихся тополей. Возле ворот Августа обернулась, приподняла руку и что-то сказала. «Дак приходи!» – догадался я. «Ладно, ладно», – отмахнулся я.

Вернувшись в палату с костями в поле пижамы, я с сожалением глянул на дважды прочитанного «Фому-ягненка» и принялся глодать кости, выколачивать из них мозг. Большинство больных спало, лишь один, самый надоедливый больной, стажер красноярского пункта технического осмотра вагонов, сдуру, а может, и нарочно засунувший пальцы под тормозную площадку во время пробы тормозов, попрыгивая ходил меж койками, тряс спадающими с тощего зада пижамными штанами, напевая с тем занудливым, приблатненным воем, который дается лишь тюремным кадровикам: «А ты мне изменила, другого полюбила, зачем же ты мне щя-шарики крю-тила?..»

– На! – протянул я ему кость. Стажер остановился и глядел на меня, ничего не понимая. – Заткнись! – пояснил я. Он выхватил кость, захрустел ею.

– Шешнадцать лет проробил, и ни единой царапины, – жаловался старый сцепщик, – теперь всего переломало, а все оттого, што «Давай! Давай!». Вот и дали! Три сменшыка осталось! Че оне втроем-то? Устанут, на себя и на правила рукой махнут, вот и порежет которого... Дадут практиканта из фэзэу, дак тоже не выручка, за ими больше смотри, чем за сигнализацией – так и норовят куда не следует: да прыгают, все прыгают, будто козявки с ногами...

– На! – протянул я кость стажеру. – Отнеси труженику! От благодарного фэзэушника...

И дядька утих, занялся костью. Стажер присел на мою кровать, смекая насчет добавки, начал рассказывать о той фартовой жизни, какую изведал он.

«Да знаю я эту роскошную жизнь! В детдоме наслушался. Вот у Фомы-пирата была жизнь так жизнь!..»

Так и не сделав прижигание, я выписался из больницы. Ой, как я пожалею об этом, как буду мучиться ангиной на фронте, да и после фронта, не сделав, как оказалось, пустяковой процедуры – пластинки, подключенные к легкому току и приложенные к тому месту, в которое мы щелкаем, когда хочется дернуть водки.

Весело катил я на «Ученике», который задом наперед тащил паровоз, и шуровал в нем знакомый мне по ФЗО парень из кочегарской группы. День был лучезарный, мягкий; в лесу, знал я, оседала на колючие растения последняя паутина; последние листья срывало ветром с берез и осин, подножия лиственниц устилало пухом желтой хвои; мохнатые белянки примораживало инеем, они стеклянно хрустели и рассыпались под обувью; в воронках озеленелых от сырости рыжиков намерзала хрупкая ледышка; рябчики свистели и бодрились по утрам; глухари шумно взлетали с осинников, взбивая вороха листьев; дрозды разбойничьими стаями облепляли рябины и черемухи в деревенских и пригородных палисадниках; улетали ласточки и стрижи; стронулась в отлет местная водоплавающая птица; грустно замерев, часами сидели на мокрых камешках кулички-перевозчики; глядя на воду, подогнув лапки, брюшком липли к бревнам и плыли куда-то серые трясогузки. Все-все в природе завершало летнюю работу и страду, готовясь ко сну, и только в мире, у людей не наступало успокоения, они все дрались, сводили друг дружку со свету.

Станция встретила меня угрюмой, молчаливой подавленностью. «Порченый» посмотрел больничную справку, где мне предписывалось еще два дня «домашнего режима», и убил мою легкую безмятежность, сказав, что «домашний режим» придется отложить до после войны. Мне, Кузьме, Абросимову и трем пожилым рабочим с промучастка велено было заняться погребальными делами. На станции отцепили от поезда, идущего с эвакуированными из Ленинграда, ледник, набитый покойниками. Ближний Березовский совхоз выделил подводы и возчиков, мы наряжены были им в помощь.

Я не стану описывать те похороны – о таком или все, или ничего. Еще есть на свете ленинградцы, пережившие блокаду, и я не могу присаливать их раны, ковыряться в кровоточащем сердце, пусть и чернильной ручкой.

Похоронами я был не просто раздавлен, я был выпотрошен, уничтожен ими и, не выходя на работу, отправился в Березовку, в военкомат – проситься на фронт.

Упитанный, краснорожий заместитель военкома по какой-то части, к которому я попал, прочел мое короткое заявление и уставился в меня проницательным взглядом:

– Чего натворил? Выкладывай! Упер чего? Пришил кого? Все равно все узнаю...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.