Можно ли представить себе нашу жизнь лишенной смеха, мыслима ли она без юмора, без новорожденной шутки-однодневки, без подлинного остроумия, которое передается от века к веку? Недаром кинокомедии или сатирические эстрадные представления так привлекают нас именно надеждой отдохнуть душою в стихии смешного. Впрочем, дело тут не только в душевном отдыхе. Тяга души к смешному, в значительной степени интуитивная, идет от глубокой внутренней потребности, куда более серьезной и важной, чем это может показаться на первый взгляд. Смех, конечно, следует поставить на одно из первых мест в ряду духовных богатств – вот уж неотъемлемая наша драгоценность! Люди, лишенные чувства юмора, не только вызывают в нас лютую тоску, нам кажется, что в них вообще недостает чего-то очень существенного, они словно бы даже отгорожены от других стеной непонимания. Однажды мне довелось наблюдать некое должностное лицо, сидящее в президиуме. Докладчик был остроумен (то есть одновременно и умен и остер), он не боялся подсыпать соли в свою аргументацию, и все с удовольствием смеялись. Но человек в президиуме не смеялся. То ли у него отсутствовало чувство юмора, то ли он боялся, рассмеявшись, унизить свое должностное достоинство, то ли жило в нем интуитивное понимание, что шутка – вещь острая и, натолкнувшись на ее острие, мнимое величие лопается, как мыльный пузырь... Он сидел сумрачной глыбой, одинокий, и я подумала, что смех, кроме всего прочего, нас еще и объединяет.

Я не собираюсь говорить о природе смешного: об этом много написано специалистами-психологами. Я хочу выделить одну проблему, которая кажется мне важной, если угодно, даже с точки зрения практически нравственной. И хотя автор, пускаясь в нравоучительные рассуждения по поводу смеха, сам рискует оказаться в смешном положении, я все-таки попробую.

Акакий Акакиевич в своей новой шинели весело шел с вечеринки, куда позвали его товарищи-чиновники; хоть он там конфузился ужасно, «просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою», все же он выпил два бокала шампанского и вот теперь «шел в веселом расположении духа, даже подбежал было вдруг, неизвестно почему, за какой-то дамой, которая, как молния, прошла мимо и у которой всякая часть тела была исполнена необыкновенного движения». Кто не засмеется, представив себе эту сцену? Каждый из нас засмеется, но ненадолго и даже с некоторым чувством неловкости и вины за свой смех. Между тем вины нашей тут нет, это сам Гоголь заставил нас рассмеяться, хоть и знал, что все очень грустно, что счастью Башмачкина через несколько шагов наступит конец. Перед нами знаменитый гоголевский смех сквозь слезы, а есть множество других видов смеха, и каждый с примесью какого-либо чувства. Беспримесного смеха, я думаю, на свете вообще не бывает, разве что от щекотки. Смех бывает веселый и невеселый, добрый и злой, говорят, бывает злобный, дьявольский хохот – такого, признаться, мне в жизни слышать не приходилось, подозреваю, что им хохочут одни только литературные злодеи. Добрый и злой, умный и глупый – вот где проходит главный водораздел. Смех понимания и непонимания.

Я думаю, что смех по природе своей – начало светлое, оно связано именно с понятием источника света, с тем, что освещает, позволяет лучше увидеть явление, жизнь человека. Если бы не было смешного в старосветских помещиках Гоголя или в чеховской Душечке, эти герои не только бы потеряли в очаровании, но мы просто не смогли бы так пристально вглядеться в их незаметные, неяркие и милые характеры.

Смех может стать мощным прожектором, в свете которого навеки разоблачен какой-нибудь Иудушка Головлев (и этот смех никак не назовешь злым, потому что он справедлив и благороден). Не только человеческие типы – целые исторические концепции и даже самый исторический процесс могут стать предметом иронического анализа, что блестяще доказал Анатоль Франс.

Повседневная шутка не менее разнообразна, и в этом разнообразии мне хочется выделить ее одну сторону – насмешку. И вот почему. Известно, что насмешка – оружие острое. Именно поэтому с ним следует обращаться с осторожностью: оно ранит, и подчас опасно. А самая опасная среди всех насмешек – это, конечно, та, которая направлена на реального человека.

Есть в одном большом городе научно-исследовательский институт. В нем, как и во всяком НИИ, много научной молодежи. И вот однажды прошел слух, что близится переаттестация, которая всегда бывает связана с большими волнениями и душевными переживаниями: от нее зависит научная судьба, будущее! Первым переаттестацию должен был проходить молодой парень – младший научный сотрудник, очень способный, очень целеустремленный и преданный науке. И он начал готовиться к этому важному в его жизни экзамену. Его товарищи по работе видели, как он трудится, как «вкалывает» с утра (в институте) и до ночи (в общежитии). Они все это видели и помирали со смеху, потому что на самом деле никакой переаттестации не предполагалось. Молодой человек трудился понапрасну: все это была шутка, в которую постепенно вовлекалось все большее число народу, вплоть до аттестационной комиссии, куда входили люди уже далеко не молодые. Парня заставили пройти не только через изнурительную подготовку, но и через липовый экзамен, который принимали с необычайной серьезностью, – великий хохот был потом.

Вот тут и призадумаешься: как отнестись к этой забаве? Ради чего она, такая громоздкая, была затеяна? И почему чуть ли не целому НИИ все это казалось очень смешным, а нам с вами как-то не очень? Видите, и насмешка может быть с сюжетом, относительно которого стоит порассуждать.

И в литературе и в повседневности шутка живет по одним и тем же законам: как только она «переходит на личности», в особенности если построена на недостатках какого-либо лица (я не говорю – физических, всякому ясно, что тут шутки немыслимы), она рискует оказаться юмором третьего сорта. Да и особенных талантов для нее не требуется: людские недостатки, как правило, очевидны, и все мы обладаем способностью их подмечать (лучше, чем. собственные), а соблазн красного словца за счет другого – это, наверно, один из самых сильных соблазнов. Просто удивительно, как он велик, этот соблазн! Между тем насмешка, направленная против человека, редко бывает точна, и это понятно: шутка – штука односторонняя, это в ее природе, а человек, как известно, многогранен, его вообще нельзя свести к какой бы то ни было однозначности. К тому же шутка, будучи сказанной, застывает, а человек, напротив, меняется, и вот даже меткая шутка порой метит того, кто давно уже стал иным. Словом, «кавалерия острот», как, впрочем, и всякая кавалерия, должна соображать, что делает.

Есть у глупого смеха один непременный признак: он всегда за чужой счет. Таким именно смехом смеются, когда кто-нибудь споткнулся и упал, пытался в последнюю минуту вскочить в вагон метро, да его прищемило дверью (в угоду такому чувству юмора герои кино некогда то и дело теряли штаны). Все это низшая, подчас близкая к рефлекторной разновидность смеха. Она может развиться до довольно сложных розыгрышей, но всегда сохранит свою примитивную основу и всегда будет за чужой счет. Кстати, о розыгрышах: они бывают веселые, говорят, даже талантливые (я таких видела мало), в массе же своей они весьма убоги. Если дураку судьба не подкинет случая над кем-нибудь посмеяться, он такой случай создаст сам. И чем ниже культурный уровень, тем сильнее тяга повеселиться за счет другого. Спросите у врачей «Скорой помощи», сколько у них бывает ложных вызовов – ведь иным юмористам до смерти смешно, что врач приедет, а никакого больного-то и нет. Спросите у работников милицейской службы 02, сколько бывает дурацких звонков, они вам до вечера будут рассказывать: как они, вызванные в связи с убийством, попали на развеселую свадьбу или как, кинувшись на зов о помощи, долго искали несуществующий адрес. А ведь кто-то в это время тихо радовался при мысли о том, что он, умница, сидит дома, а милиционеры попусту сбиваются с ног.

Все это он – господин дурацкий смех.

Сколько усилий подчас затрачивает иной гражданин, сколько времени, выдумки, чтобы вволю повеселиться, поставив другого в нелепое или унизительное положение! Сколько при этом испытывается сладостных предвкушений, сколь горячо потираются руки!

«Волга» летела ночью по шоссе, вынося далеко вперед белый свет фар. И в этом белом свете водитель неожиданно увидел черную фигуру человека, который лежал ничком на асфальте, – неожиданно, потому что в этом месте был крутой спуск, и человек лежал как бы во впадине, отчего увидеть его раньше было нельзя. А лежал он так недвижно, как живой лежать не может.

Первой мыслью водителя было проехать мимо. «Еще на меня же и свалят», – подумал он. Но за ней пришла вторая: «Вдруг еще живой?» А нога уже сама жала на тормоз. «Волга» остановилась на обочине, водитель выскочил и увидел, что за ним по шоссе мчит грузовик МАЗ. Он понял, что тяжелая машина на спуске уже не сможет ни остановиться, ни отвернуть (в кабине мелькнуло мгновенно ставшее отчаянным лицо шофера), и отчетливо увидел, как судорожно вильнула она влево, но огромные скаты все же прошли по тому, кто лежал на асфальте. Если раньше была надежда, то теперь ее не стало.

Шофер МАЗа спрыгнул на землю, и оба они молча пошли к тому, кто лежал. Долго стояли они над ним, не решаясь прикоснуться, потом водитель «Волги» нагнулся и перевернул тело. Оно перевернулось неожиданно легко, странно невесомо... Ватник распахнулся – под ним шуршала солома. Это было чучело! Чучело, кем-то заботливо обутое и одетое – от кепки до сапог...

Так и стояли на дороге оба водителя, побелевшие от только что пережитого, стояли и не знали, что им думать.

Возникло было предположение, что это своего рода проверка водителей: остановится или не остановится (собственно, предположение это, само по себе странное, появилось в связи с одним зарубежным фильмом, где полицией был проведен такого же рода эксперимент), но оно, разумеется, отпало. Подобная проверка, так объяснили нам в Управлении ГАИ МВД СССР, была бы провокацией, к тому же весьма небезопасной для транспорта.

Нет, это был спектакль, поставленный кем-то в надежде посмеяться за счет того, кто в ужасе шарахнется в сторону, а может быть, свернув, наскочит на столб. То-то было бы смеху... И само место как заботливо выбрали – на крутом спуске, где и увидеть и остановиться почти невозможно...

Давно уже ушли в прошлое шутихи и шуты, когда-то потешавшие невежество и темноту при царском дворе или в барской усадьбе. Людей ныне смешат уважаемые, а порой даже обожаемые всеми комики-артисты или клоуны, которыми подчас восторгаются самые строгие интеллектуалы. Но все же жажда личного шутовства, как видно, по-прежнему живет еще в иных душах.

В одной московской квартире жил Вася, уже немолодой человек, психически явно нездоровый. Он целыми днями (а то и ночами) ходил по общей кухне, волновался, все что-то прятал и перепрятывал в самых нелепых местах, о которых потом забывал. Его глаза всегда горели каким-то умильным, восторженным светом.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.