Бабушка длинно и, как маленькая, прерывисто вздыхает, но голос у нее делается вдруг такой старый:

– Только ты один, мой единственный аллах, все поймешь и один пожалеешь! Прости меня...

Сухонькая, застывшая у холодного порога, она неслышно пробирается мимо меня, мягонько опускается на край постели, трет ножками о тряпичный половичок, залезает под одеяло и кротко затихает...

Кто же все-таки этот Кандаур? Почему так неслышно каждый раз стоит он у нашей двери? Почему опять должен уйти?

Мне вдруг приходит в голову, что это, наверное, тот самый парень, чей портрет висит у нас в большой комнате... Не раз и не два, когда мы оставались в доме одни, бабушка Гошехан опускалась перед ним на колени и низко кланялась, потом становилась коленками на кровать и, стараясь удержать равновесие, как старая орлица крыльями, размахивала своими иссохшими руками, тянулась ими к портрету, потом мягко, словно боясь дотронуться, проводила но щекам, по бровям, по лбу, и чуткая ее ладошка то замирала вдруг, а то снова подрагивала...

А парню вроде бы нравилось, что бабушка его гладит, тонкое лицо его вспыхивало ребяческой радостью, сияли глаза, пухлые губы растягивались в широкой улыбке, и мне временами казалось, что вот-вот он бросится к бабушке и приникнет к ней так же, как я, когда прошу рассказать легенду о маленькой птице...

Точно – это его называла она Кандауром!

2

Теперь я часто смотрю на него, но, когда бы я ни поднял глаза, он все один и тот же, с широкой улыбкой на лице... Возвращаюсь ли я из школы с пятеркой, порвал штаны, сбил коленку, досталось ли мне за баловство – ему все нравится, он всегда всем доволен.

Наверное, он заметил, что я гляжу на него, и сам теперь смотрит на меня, не отрываясь, словно следит за каждым шагом. Только выглянешь из-за притолоки, и он уже увидал тебя, уже улыбнулся, и так не сведет с тебя глаз, пока ты не выйдешь из комнаты. Застать его врасплох просто нельзя: только глянул на него, как и он тут же тебя увидал... Может, это потому, что он танкист?

Черный кожаный шлем туго обтягивает тонкое его продолговатое лицо. Он так идет ему, будто шлем этот специально сшили для Кандаура. На ушах с обеих сторон шлема какие-то круглые нашлепки. Наверное, это они помогают Кандауру хорошо слышать, когда танк его идет в атаку и все вокруг взрывается и грохочет.

Вот он, стальной танк нашего Кандаура, вот его длинная черная пушка, из которой после каждого выстрела вырывается густое красное пламя... Первым выстрелом он поджигает немецкого «тигра», вторым в щенки разносит громадное орудие, а пушка все бьет и бьет, и только когда снарядов у Кандаура уже не остается, он начинает опрокидывать грузовики, давить пулеметы и гнать впереди себя толпы тонконогих солдат в зеленых шинелях…

Горят похожие на пауков вражеские кресты, и, хоть танк Кандаура тоже загорелся, он все мчится вперед в грозном вихре огня и дыма – такой он для фашистов еще страшней.

Только в самую последнюю минуту выпрыгивает из танка Кандаур – на моих рисунках он всегда успевает живой выбраться из огня.

Наш однорукий учитель подолгу стоит около меня, когда я рисую, и каждый раз ставит жирную пятерку, но мама на днях меня отшлепала: сказала, что нечего изводить столько бумаги, когда хороших тетрадей не достанешь не только в нашем ауле, но и в городе.

И все-таки я упорно продолжаю рисовать громадный стальной танк и солдат с красными звездами на шапках.

– Ты бы отдохнул, – говорит мне бабушка Гошехан. – Лучше иди побегай... На улице столько солнца, как будто это разлилась, расплескалась по берегам маленькая речка, которая бежит за нашим огородом. И как только ее хватило на все – поблескивают и ноля за аулом, и дальняя степь. Отовсюду слышится запах черной, рыхлой земли да молодой, которая только что проклюнулась, травки... Все вокруг наливается тугим соком весны, и от этого кажется, что пахнут и разбухшие почки на вербах, и тонкая их, прозрачная кожура, и даже молодые побеги прошлогоднего лука.

С верхушки невысокой вербы, что растет у нас в палисаднике, крикнула птица.

Как всегда протяжно, словно она нарочно длит каждый звук, и как всегда жалобно: вернись, Титу, верни-ись!..

Бабушка Гошехан замерла посреди двора, потом бросила хворостину вслед ягнятам, а сама повернула обратно да так перед палисадником и застыла. Подслеповато прищурилась на чуть зеленую вербу, тихонько сказала:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.