Юльна вырвалась из рук матери, подбежала, влезла ему на колени, диковато уставилась на Леньку. Степенно подошла Евдокия... Руки потянулись к мясу. И уже ничего, кроме этого мяса, не видел Леньна. Словно пропали куда-то сидевшие рядом люди. Не было ни войны, ни серого мартовского дня за окнами. Горячие комки ворочались во рту, не давали дышать, проталкивались в горло, и с ними вселялась в тело сила и утихомиривалась внутри сосущая боль... Потом боль исчезла совсем, и Ленька вдруг почувствовал, что конина жесткая, как резина, и противно сладкая, без соли. «Хоть бы каплю соли», - подумал, морщась. И снова увидел Волокушина, Юльку, Евдокию... Волокушин тоже морщился, и еще бугристее становился его мясистый нос и глубже шрам на лбу. Перемазанная до бровей Юлька ерзала у него на коленях, посматривая на мать.
- Ну что, горе ты мое? - с досадой сказала Евдокия, очнувшись от каких-то тайных мыслей. Лицо ее розово запятнилось. - Наелась? Залезай на печку! - И начала торопливо сгребать кости под нетерпеливым мужичьим взглядом Волокушина.
Ленька вылез из-за стола, подбил босыми ногами разворошенную солому в углу, лег. Слышалось звяканье костей в корыте и хлюпкое посвистывание. Муха обсасывал мослы.
- Ну что, - подмигнув Леньке, похлопал себя по животу, - набил брюхо? Вот ведь корыто умяли, а! Рассказать кому на гражданке, не поверили б. Да, война - это не пионерский поход. А ты, небось, еще недавно в пионерах числился? Ты что добровольцем пошел? Чего молчишь? Добровольцем?..
- Ну, пошел, - буркнул Ленька.
- Дурак. Еще б мог на гражданке порезвиться А тут ведь как? Или в наркомздрав, или в наркомзем... Я лично в наркомздрав. Люблю на чистых простынях спать. Подвигайся. - Втиснулся между Ленькой и стеной, начал ковырять соломинкой в зубах. - Особливо зимой. Не по мне зимой или в такую вот слякоть воевать. Летом еще куда ни шло. Ну да ладно. Постреляю весну, лето, а осенью в госпиталь...
Ленька повернулся на бок, прикрыл глаза ушанкой. Возилась за столом Евдокия. Молчал Волокушин. И долго еще разговаривал сам с собой сытый и довольный жизнью Муха.
- Подъем, подъем... Выступаем. Посыльный прибегал...
Был в шинели, в сапогах Волокушин, словно и не ложился. Ленька встал, растолкал Муху, и они заметались по хате, собирая пожитки. Скрестив руки, молча стояла у печки Евдокия. И так же молча смотрел на нее дожидавшийся их Волокушин.
Уже оделись, собрались выходить, как вдруг наткнулся Муха на остатки сырой конины на табуретке у двери. Развязал мешок, стал набивать мясом.
- Что делаешь? - задохнулся Волокушин. Схватил Муху за ворот, отшвырнул. Муха по-кошачьи крутнулся и, пригнувшись, пошел на Волокушина.
- А завтра жрать мне кто даст?
Волокушин с размаху ударил его по лицу. Муха отлетел к стенке, осел и, обхватив голову, заплакал яростно, бессильно.
- Ты их пожалел... Ты хороший, да? - размазывая слезы, выкрикивал Муха. - А я сволочь? Шкура я? Да сам ты... Не лучше ты, понял! Я мясо хотел забрать, а ты... Думаешь, не видел, как ты к ней клеился? Ворюга ты, нот...
Он нахлобучил свалившуюся шапку, схватил автомат и, двинув сапогом дверь, выбежал. Волокушин смотрел куда-то в угол. Захныкала на печке Юлька. Евдокия стояла бледная, закусив губу и, казалось, готовая закричать.
Ленька шагнул в сенцы.
Тихо было вокруг, и, как ни разу еще, сильно пахло прелой землей. Небо очистилось и светилось густой предвечерней синевой. Только по-над самой кромкой степи чернели завалы туч. Ленька выбрался на грейдерку, оглянулся. Никто не шел за ним. Вдруг откуда-то с края степи брызнул луч заходящего солнца. Заполыхали окна хаты, а на двери ярко закраснело что-то, словно расцвела гвоздика.
«Тряпица на ключе», - вспомнил Ленька. Показались Волокушин, Евдокия. Постояли, и она обняла его рукой за шею... Уже двинулся было Волокушин к грейдерке, но вернулся, сорвал с двери красный лоскут, сунул за пазуху...
А потом была ночь, набитая звездами, подпаленная с краев недальними зарницами и напуганная гулом близкой войны. Шла, пропадала в темноте маршевая рота. И как прошлой и позапрошлой ночью, колыхалась перед Ленькой волокушинская спина, и тоскующий волокушинский голос тихо напевал:
«Мы с тобой случайно...»
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.