– Ну и что? – подчеркнуто удивился Толик, хотя знал, конечно, прекрасно, куда она так рвется. За Олей, куда же еще?!

– А кто же будет с Олей? – Наташа словно объясняла, почему человеку в час ночи хочется спать.

– Но почему все время Оля! – не выдержал Толик. – Только и слышу: Оля, Оля, Оля... В конце концов чья она дочь?!

Наташа вдруг рассмеялась, так резко откинувшись на спинку стула, что две его передние ножки оторвались от пола. Потом они со стуком вонзились в него.

– Может, ты все-таки скажешь что-нибудь? – обиделся Толик.

– Это моя дочь, – сказала Наташа. – Понимаешь, моя. А я – ее мать. Извини, что я тебе не сказала это сразу.

А потом она мягко добавила:

– Теперь, наверное, мы можем и идти, да?

И она улыбнулась ему. И ее прохладная рука легла на его ладонь, а тонкие пальцы чуть сжались.

Сейчас Толик уже не помнил, как он пережил это известие. Зато помнил совершенно четко: тогда ему и в голову не приходило, что у Наташи может быть дочь. Хотя почему у женщины, побывавшей замужем, не может быть ребенка? Конечно, в Наташе нет ничего похожего на мать, но ведь при этом слове Толик представлял себе всегда свою мать или женщину ее возраста, а когда в его присутствии заходил разговор о родителях и детях, сам он себя относил, естественно, ко вторым.

Ощущение неуютной неловкости и унизительного стыда – вот что осталось в его памяти от этого разговора. Примерно то нее самое Толик испытал однажды в детстве: отец вошел в квартиру, когда он шарил в карманах его пальто – искал мелочь на кино.

Помнится, было еще натужное желание выглядеть и вести себя так, будто ничего не случилось. И вдруг мелькнувшая неожиданно радостная мысль, что завтра он улетает. Он должен надолго улететь! И не улететь не может. Это знают и понимают все. И Наташа тоже знает, причем давно, с самого начала.

За два часа до самолета, уже в мундире, Толик позвонил Наташе. Он не знал, что говорить, как держаться, но уехать не позвонив ему показалось недостойным мужчины, и он решился. А Наташа была весела и разговаривала так, словно уезжал он на пару дней в соседний город, и сразу после его возвращения они увидятся, и она не имеет ничего против этого.

В части Толик сосредоточенно занялся собой. Все, что надо знать в армии, он уже знал, все, что положено, умел. Он был из тех сержантов, которые своим внешним видом, манерой держаться и разумной исполнительностью в сочетании с такой же разумной требовательностью нравятся и офицерам и подчиненным. Но когда командир подразделения майор Прядко решил сделать его старшиной, Толик предпринял все, чтобы этого не случилось, хотя предложение Прядко и было ему приятно. Разубедить Прядко было непросто – он прекрасно понимал, что лучшей кандидатуры не найдет, – но Толик сумел. Прядко очень любил, когда солдаты были с ним откровенны, и в ответ на откровенность или что-то на нее похожее он мог пойти на многое. На этом Толик и сыграл. Настоящая причина его отказа заключалась в том, что начальник тыла их части был убежден: у старшины не может быть свободного времени – и ревностно следил за тем, чтобы действительность строго соответствовала его убеждениям. Толик понимал, что склонить его к другому подходу к действительности вряд ли удастся, а свободное время – много свободного времени – было ему необходимо: весь оставшийся год он собирался готовиться к поступлению в институт, а первым экзаменом там шла специальность, и сдавать ее надо было только на отлично – лишь это давало шансы, – а его специальность баскет, а он уже больше года мяча в руках не держал. Для Прядко, правда, ему пришлось сложить другую версию.

Закончив это дело, он составил себе грамотный план занятий и написал о своем решении родителям, чтобы они привыкли к мысли об его отъезде, потому что в их городе института физкультуры не было. Мать только обрадовалась – она всю жизнь проработала комендантом в студенческом общежитии и всю жизнь мечтала о времени, когда студентом станет ее собственный сын. Где и на кого он будет учиться – эти вопросы ее особенно не занимали. А мнение отца Толик знал заранее: смотри – тебе жить.

Зимой готовиться было просто негде, а летом Толик нашел двух высоких парней из молодых и все свободное время возился с ними под щитом на прямоугольнике кочковатой земли, присыпанной толстым слоем песка. У ребят свободного времени набегало меньше, и, когда они были в нарядах или на работах, он выходил на площадку один и бросал, бросал, бросал. Пока не почувствовал мяч. А еще он каждое утро в любую погоду, кроме тех дней, когда были в карауле, бегал километров по пять – семь, чтобы держать форму.

А еще со временем он стал часто вспоминать Наташу, но у него ни разу не появилось обычного для солдат желания рассказать о ней кому-нибудь. Он вспоминал, как они сидели за пивом в парке, как он нырял с моста, а она смотрела на него, и уже плохо понимал, что же в те дни тяготило и раздражало его. Ведь все было таким необыкновенным, теперь он ясно видел это.

Толик был уверен, что у Наташи нет его адреса, – на самом же деле он просто забыл, как продиктовал его ей в первый же день после кино, когда заикался и потел от волнения, – и поэтому он не мог объяснить ее молчание ее желанием забыть друг о друге. А взять всю ответственность за это на себя... нет, он совсем не хотел быть виновным в этом, вина казалась ему слишком тяжелой для одного. К тому же было неприятно чувствовать себя нашкодившим сопляком, смывшимся от расплаты, и просто очень хотелось написать ей. Он долго мучился над письмом, пока не написал что-то, показавшееся ему сносным. Он написал о том, как он благодарен Наташе за все, и о том, что он даже не знал, что так бывает... Он был уверен, что Наташа не ответит ему, и ему стало заранее грустно.

А она ответила. Не сразу, но достаточно быстро. Письмо Наташи поразило и взволновало его. В нем было ласковое, ненавязчивое дружелюбие, была обаятельная откровенность, на которую сам он не решился, не было ни слова упрека, и еще не было ничего, что Толик мог бы с полным правом посчитать за ее желание признать, что у них все только в прошлом. Так они стали писать друг другу. Толик не задумывался о том, что уйдет из его жизни, если Наташа вдруг перестанет писать ему, но и представить свою жизнь без ее писем тоже уже не мог. Он часто пытался представить себе их встречу, картина получалась захватывающая, но весьма смутная, и он обычно переключался на занятия более безопасные. Не задумывался Толик серьезно и о том, зачем все это нужно Наташе, что-то всегда быстро останавливало его – так инстинктивно отшатываешься от огня, когда пламя оказывается слишком близко.

Последнее письмо от Наташи он получил в сентябре.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.