Ротонда

- Уже высохло, - повторила Танька... я еще вчера знала... вчера чуть - чуть...

Тогда зачем удивление... берите молоток и гвозди, вот лестница, там плакаты... Прошу...

Уже к обеду смотрел зал ровным рядом скамеек, а на сцене стоял длинный красный стол. На столе графин, а на сером сукне за столом красный длинный лоскут и на нем:

«В 5 - ую ГОДОВЩИНУ УКРЕПИМ СМЫЧКУ». Яшка, Танька стояли на хорах, а со сцены басом гаркнул Сенька...

- Сойдет? Как?

- Ладно, - крикнул Яшка и посмотрел на Таньку. Она выдвинулась с барьера, в полусумраке ее не было видно, только золотились волосы, переблескивали...

И опять, как много раз в последние дни, екнул Яшка ноющей сладостью...

И как всегда сжал руку в тугой кулак...

- Ладно!

Вечером, глядя в зал, в куртки, в режущий блеск глаз, ухватил стол и в последний раз нащупывал в исписанных листках цифры и бросал их в глаза, в куртки, платки...

И когда кончил - отрубил цифру, стукнул ладонью о стол:

- Вот!

И быстро, не оглядываясь, побежал, сел за серым полотном, спрятался от гулко хлопающего зала.

Говорил уже Сенька Старостин, Яшка глядел на него сзади, остановился на синем дергающемся френче и вспомнил почему - то Старостина давнего - в синем же френче, в эшелоне.

Представилось: товарный вагон - битком, дребезжит, мигает стеариновой толстой свечей, и Сенька Старостин, на коленки положив голову, мурлыкает, тянет нескончаемо «Алешу ша...»

Сенька говорил о днях первых комсомольских, перебирал ребят и говорил о них языком, жестами, движениями, и под гогот и аплодисменты тянулся к стакану с водой...

И все, что говорил Сенька, было близким и знакомым, Яшка слушал и едва - едва одними глазами улыбался.

Потом также неожиданно оторвался от Сеньки, от Сенькиного голоса, поднялся и вышел.

В комнатке рядом ходили ребята с тетрадками рыжий Горкин - комсомольский режиссер - объяснял Романенко шепотом...

- Твое дело раз два... и все... Выскочил. Руки вверх! Все.