Другая поляна

– К Наташе. Я ей все расскажу. У меня такое облегчение! Жалко, что его убили молодым. Представляете себе, целый мир, не знающий зрелого Пушкина!

– Все на свете компенсируется, – сказал я. – Не было Пушкина, был кто-то другой.

– Конечно, – сказал Морис, продвигаясь к двери. Он уже предвкушал, как ворвется к Наташе и начнет плести любовную чепуху.

– Да, – повторил я, – должна быть компенсация... Кстати, Морис, а тот дом, в который вы приехали, я имею в виду Пушкинский музей, в нем что?

– Тоже музей.

– Какой же?

– Музей Лермонтова, – сказал Морис. – Ну, я пошел.

– Лермонтова? А разве нельзя допустить...

– Чего же допускать, – снисходительно улыбнулся мой молодой коллега. – Там написано: «Музей М. Ю. Лермонтова. 1814 – 1879».

– Что? – воскликнул я. – И вы даже не заглянули внутрь?

– Я – пушкинист, – ответил Морис с идиотским чувством превосходства. – Я пушкинист, и этим все сказано».

– Вы не пушкинист! – завопил я. – Вы лошадь в шорах!

– Почему в шорах? – удивился Морис.

– Вы нее сами только что выражали сочувствие миру, лишенному «Евгения Онегина». Неужели вы не поняли, что обратное также действительно? Верных пятьдесят лет творил второй русский гений – Лермонтов? Вы можете себе представить...

Но этот утюг остался на своих бетонных позициях.

– С точки зрения литературоведения, – напыщенно заявил мой пушкинист, – масштабы гения Пушкина и Лермонтова несопоставимы. С таким же успехом мы могли бы...

– Остановись, безумный, – прорычал я. – Я тебя выгоню с работы! Ты недостоин звания ученого! Единственное возможное спасение для тебя – отвести меня немедленно в тот мир! Немедленно!

– Понимаете, – начал мямлить он, – я собирался поехать к Наташе...

– С Наташей я поговорю сам. И не сомневаюсь, что она немедленно откажется общаться со столь ничтожным субъектом. А ну, веди!

Наверно, я был страшен. Морис скис и покорно ждал, пока я метался по кабинету в поисках золотых запонок, которые я рассчитывал обменять в том мире на полное собрание сочинений Михаила. Юрьевича.