Встретиться и не расставаться

– А почему вы решили, что я инженер?

– По рукам вижу и по тому, как вы разглядываете пробку, прежде чем сделать на ней надрез.

– Ну, а ежели я скульптор?

– Вряд ли. Скульптор на отдыхе позабыл бы думать о своей скульптуре. Читал бы книги или пропадал на пляже. Да и вообще скульптор не сюда бы поехал, а в какой-нибудь Дом творчества. В Гурзуфе вон какой вымахали.

В старом книжном шкафу стояли собрания сочинений Чехова и Стивенсона. Поначалу такое сочетание показалось Панкратову странным, но, вдумавшись, он пришел к выводу, что ничего странного нет. Книги точно отвечали вкусам покойного мужа хозяйки квартиры – не инженера, а судового механика. погибшего во время одного из рейсов в далекую южную страну, много лет воевавшей с крупной и якобы могущественной державой. Впрочем, могущества этой державы никак не хватало на то, чтобы одержать победу над совсем небольшой страной. Но бомбы рвались. И одна из них – как раз над судном, которое везло в маленькую гордую страну зерно. Так погиб механик и оставил на родине, в тихом приморском городке, жену и сына. Сын уже вырос и теперь сам плавал, а жена, ставшая вдовой, после выхода на пенсию упросила управление земтреста разрешить ей бесплатно ухаживать за розарием, устроенным на небольшой площади у речки. С шумом катившейся по камням к морю, и сдавала комнаты курортникам.

– Вы такой спокойный и молчаливый, хоть и молодой. – говорила она Панкратову. – Люблю таких.

– Да какая уж тут молодость – за тридцать.

– Но до старости далеко.

– Верно. Она пока еще где-то там, за дальним поворотом.

– А отчего не женаты?

– Профессия такая – не сижу на месте.

– Людей кочующих всегда было немало. Однако же где-то на берегу у них были и семья и дом.

– Еще не вечер, – улыбнулся Панкратов. – Так я себя иногда утешаю. Беседы с хозяйкой, неспешные, размеренные, не были ему в тягость. Напротив, он охотно поддерживал разговор. Ему хотелось внутренне включиться в эту провинциальную неторопливость, глубоко вдохнуть ее, как вдыхает ныряльщик или певец, израсходовавший весь запас воздуха.

Панкратов подолгу бродил по узким улочкам, карабкавшимся на холмы, вслушивался в журчание ручейков, которых здесь было превеликое множество.

Он изучил городок со старанием начинающего топографа. Так случилось, что уже через несколько дней он, считая себя старожилом, многих на улице узнавал и здоровался. Узнавали и его. А киоскерши и продавщицы мороженого одаривали Панкратова совсем не случайными взглядами. Но все это было как бы в порядке вещей и отчего-то вызывало легкую щемящую тоску. Панкратов и сам не мог бы сказать, отчего это. Не было в его жизни неприкаянности, минут, когда нужно было думать о том, чтобы занять себя самого. Напротив, все летело, неслось, подхлестывало.

– Вот и видно, что вы не женаты, – сказала как-то хозяйка. – Не бегаете звонить на телеграф, не пишете писем...

Я вот о чем думаю, – продолжила она разговор. – До чего ж трудно сегодня мужчинам! Женщин освободили, а то и переосвободили. И все они стали считать себя красивыми, умными, замечательными. А красивых-то на тысячу пусть две там или три. Откуда же больше? Хоть бы мужчины догадались объявить себя поголовно умными и смелыми. Все полегче бы стало.

– Вы так говорите, будто давным-давно вступили в заговор против женщин.

– У меня сын. Само собой, я на его стороне. Ну, а моя собственная сторона, как видите, совсем уже пенсионерская.

Разговор этот показался Панкратову скользящим, случайным – как зайчик на стене от зеркальной фары проехавшей мимо дома машины. Но почему-то он все время вспоминал его, меряя шагами уложенные аккуратными цементными плитами тротуары – роскошь, которую могут позволить себе теперь лишь очень маленькие да к тому же курортные города. Остальные давно уже смирились и на проезжей части и на пешей с асфальтом, трескающимся от холода зимой, тающим, пузырящимся в жару.