«Все бегом, все впробегутки», – думает о ней Наталья. Хорошо быть молодой, когда сил в избытке и вся жизнь впереди!

Наталья выходит на улицу, достает газету и на всякий случай шарит рукой в сумке: нет ли письма. Письма нет.

Письма и при жизни дочери приходили редко. «Не пишут – значит, хорошо живут, – утешала Наталью Глаша Ларионова. – Прижмет – дак живо вспомнят матерь». После смерти дочери писем и вовсе не стало: зять писать ленился. старший внук, Славка, пошел в отца, а Ваня был мал. Когда подрос, стал изредка посылать Наталье весточки. О нем-то и болела Натальина душа: как он там, без матери – сыт ли, тепло ли одет, не обижают ли его? Наталья даже хотела забрать Ваню к себе и писала зятю: мол, попотяну, пока могу, – но зять на ее письма не ответил...

Вечером неожиданно налетает, играя мощью, ветер. Он пригибает к земле деревья, утюжит траву на холмах – и обрушивается на деревню поток воды. Это не мягкий летний дождик, невесомые пряди которого, падая на землю, сверкают. сплетаясь с лучами солнца, а косой, секущий осенний ливень, который все, даже солнце загоняет в укрытие.

После дождя Наталья выходит посидеть на лавочке. На улице свежо и прохладно. В деревне и вокруг все затихло, лишь снизу, со стороны пересохшего пруда, доносится жалобный крик чибиса.

Да, лето уходит, вернее, уже ушло. Наталья думает о зиме.

Зимний день – с воробьиный шаг. Утро почти сразу переходит в вечер. Белая луна даже днем не покидает небо. Она лишь тускнеет, теряя на время ночную яркость. Всплывет из-за белого холма солнце, пробежит над зубцами леса, раскраснеется, разрумянится на морозе – и спрячется поспешно в снежную постель. В лунную ночь снег на полях искрится, переливается, играет; белизна и блеск его ослепительны. Посмотрит человек – словно тысячи добрых глаз подмигивают ему: держись веселее! И от этого становится легче на душе.

Спать в деревне ложатся рано. Зимой по вечерам только в двух-трех домах горит свет. Это верный признак того, что хозяева молодые – читают, смотрят телевизор или что-нибудь по хозяйству делают. А старому человеку, да еще одинокому, как вечер коротать? Сидеть без дела невмоготу: не привыкли. Недаром говорят: безделье хуже работы. Наталья тоже так думает. Вот и ложатся старики спать, едва стемнеет, а темнеет зимой рано. Зато и встают затемно – в пять-шесть часов – и сразу за свои немудреные дела. Жизнь для них – это работа, работа – жизнь.

«Если все лючки26, зиму как-нибудь перекоротаем», – думает Наталья.

Мысли ее снова возвращаются к тому, что лет ей много, очень много. Почти все ее подружки-одногодки уже ушли, и, наверное, скоро должен наступить и ее час. Она не боится смерти и думает о ней спокойно, без злобы и горечи. И все же ей хочется пережить еще одну зиму, еще раз вдохнуть весенний воздух, услышать свист скворцов, обживающих старый скворечник, увидеть желтые цветы на проталинах.

Она долго сидит у ворот своего дома, надеясь, что кто-нибудь пройдет мимо и поговорит с ней. Но на деревенской улице тихо и пусто. Пора и Наталье возвращаться в избу.

Ночью снова льет дождь.

За полночь ее будит яростный лай собак, и Наталья встает к окну – посмотреть. Отодвинув от косяка белую ситцевую занавеску, она долго, пока лай не стихает, вглядывается во тьму, но так и не может ничего различить в по-осеннему тяжелой мгле. Скрипя половицами, она возвращается в нагретую постель, удобнее устраивается на дерюге, поправляет под подушкой свернутую фуфайку, подтыкает под бок лоскутное одеяло и, вновь окунаясь в тепло и сон, радостно шепчет: «Сколь хорошо!»

Ей и вправду хорошо. Она спит в своем доме, на своей постели, в шкафчике у нее есть свой хлеб, а на полатях, под положиной, – свои деньги, которых должно хватить до пенсии. Она спокойно спит, и ничто больше не нарушает тишину, только на стене, неразличимые во тьме, мерно тикают ходики, да изредка, когда взвивается ветер, робко касается окна береза, словно ей холодно и одиноко и она просится в избу – укрыться от входящей в эти северные просторы осени.

Встань. Отряхни с колен пожухлую листву, поклонись тем, кто спит во тьме под мерный шум ветвей, и иди по лесной дороге туда, где на холме, расплываясь в осеннем тумане, мерцают тусклые огни деревни. Перейдя овраг, остановись. огляди черную равнину и скажи спасибо судьбе за встречу с землей твоих предков. Ты вернулся к этим родным огням, к этому полю, к знакомой избе и к холмикам, покрытым серым мхом, под которыми лежат те, кто дал тебе жизнь.

Иван стоял посреди пустого осеннего поля. Он думал о бабушке, стараясь представить ее последний день, когда неожиданно и просто, во время спокойного сна, остановилось ее сердце. Все в ее жизни было просто. И этот оказавшийся последним день, заполненный будничными делами и заботами, был так же похож на другие ее дни, как она сама – на многих-многих подобных ей простых людей.

В детстве ему казалось, что они вечны, как земля, как лес, как сама природа. Когда бы ни приехал, тебя обязательно встретит бабушка, придут в избу Марья Афониха, Глаша, Настасья... Теперь, повзрослев, он понимал, что это не так. Время берет свое. А может быть, наоборот, – люди берут отпущенное им время и, осушив свою чашу, уходят. Безвозвратно и навсегда. И то, что не успел сказать им, думая, что еще успеешь, уже не сказать, и то, что отложил, не сделать. Он думал об ушедших, и сквозь печаль и боль, словно родник сквозь каменную твердь, пробивалось светлое чувство любви, сострадания и доброты к тем людям, которые сейчас ходят по этой земле и которым нужно успеть подарить все то, что есть в душе святого и чистого.

Диалектизмы этого рассказа

1 Ярушник – домашний хлеб.

2 Водиться (с ребенком) – нянчиться.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.