Возвращение на Бежин луг

И вот, порядочно отплыв от детства, я подъезжаю к Бежину лугу, перечитывая страницы повествования, пытаясь реставрировать в своем сознании: что же грело меня в раннем детстве, тогда, военной порой, какие такие строки?

Может, эти?

«Около полудня обыкновенно появляется множество круглых высоких облаков, золотисто-серых, с нежными белыми краями. Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой».

Пожалуй!

В нетихом нашем детстве летние облака, многоэтажные, снежно-величавые, были едва ли не единственной категорией вечности и покоя. Бывало, я залезал на крышу сарая, поросшую ярко-зеленым мхом, ложился на спину, и на меня снисходил блаженный покой. Облака представлялись неведомыми материками и необыкновенными животными, у детского воображения вырастали крылья, и я летал среди прохладных белых окаменелостей, состязаясь со стрижами. Выходило, будто я сбегал с земли, одиноко ликуя среди облаков, а с небес сдергивал окрик, знакомый голос или прихлынувшая вдруг забота.

Припоминая таинства детства, я оглядывал нынешнее, взрослое небо и улыбался мысли о том, что тургеневские облака проплыли над моим детством, а вот теперь здесь, сейчас, уже в нынешней, не только моей жизни, они действительно золотисто-серые, лучше не скажешь, с нежными белыми краями, и эти края слепят глаза, как тогда, в детстве, вызывая теплую волну, которая вдруг подкатывается к горлу из твоих собственных глубин.

Нет, что там! Небрежение природой подобно слепоте; слепота, сменяющая ненадолго восторг начала жизни, подобна куриной, она проходит, да и сама-то, кажется, возникает лишь только для того, чтобы превратить восторг детского открытия в осознанную глубину взрослого самоосознания. Гляньте-ка! Тургеневские мальчики с Бежина луга давно взошли травой, скошенной и вновь воспрявшей; их лица и слова удерживаются в нашем сознании таинством таланта, теперь по Бежину лугу бегают совсем другие мальчики, а облака – вот они, проливаются дождями над нашими лугами и вновь восходят над головой, вечные, прекрасные, возвышенные тургеневские облака!

Может, в этом все и дело? Вечное и смертное соединимы жизнью на краткий срок. Но они могут слиться еще одной бессмертной властью – силой таланта.

Дорога подходит к концу. Бежин луг уже близок. Я перечитываю еще одну картину, которая опять передо мной в двух измерениях: на листе бумаги и в небе – реальном, нынешнем, тихом:

«Цвет небосклона, легкий, бледно-лиловый, не изменяется во весь день и кругом одинаков; нигде не темнеет, не густеет гроза; разве кое-где протянутся сверху вниз голубоватые полосы: то сеется едва заметный дождь. К вечеру эти облака исчезают; последние из них, черноватые и неопределенные, как дым, ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца; на месте где оно закатилось так же спокойно, как спокойно взошло на небо, алое сиянье стоит недолгое время над потемневшей землей, и, тихо мигая, как бережно несомая свечка, затеплится на нем вечерняя звезда».

Боже! Если у таланта бывает голос, то вот он – голос таланта. Перечитайте вслух, послушайте себя, вообразите, гляньте под вечер на небо: «...как бережно несомая свечка, затеплится на нем вечерняя звезда».

* * *

А еще я хочу сказать о том, чего я не знал да и не мог знать в своем далеком тыловом детстве. Узнанное лишь теперь, это, мне кажется, не теряет своего значения, напротив, волшебным образом соединяет прошлое и настоящее, рождая новые сравнения и мысли.

Бежин луг, тридцать гектаров несеяных угодий, лежит неподалеку от селения Чернь, теперь районного центра, а Чернь находится на пути между Тулой и Орлом. Волею войны в этих местах развернулось сражение за Орел, и от Черни не осталось ничего, кроме церкви.

Дальше за Чернью – Спасское-Лутовиново, Мценск, Орел, ближе к Москве – Тула, Ясная Поляна, земля и память двух гениев российской словесности, Тургенева и Толстого, стушенная историей отечественная духовность, национальная гордость, соединенная в какую-то сотню верст, и вот по этим верстам целила и била вражья сила, норовя сравнять высоты русского духа. Уверен: знай вороги наши, как дорого сердцам русских такое понятие, как Бежин луг, они бы его снесли с лица земли, изрыли воронками, обезобразили, как обезобразили и распяли дворцы под Ленинградом, Михайловское, могилу Льва Толстого. Но обнесло...

Так вот как, оказывается, было. Враги выжигали наше сознание, нашу память, а учительница Аполлинария Николаевна Тепляшина нам не позволяла ничего позабыть.

* * *

И вот Бежин луг.

Тургенев написал его ночным, а днем он прекрасен. Речка с невестиным именем Снежедь рассекает его синей гладью и ракитовыми кустами. Траву до праздника не косили, и луг колышется, негромко шумит у подножия склона, где расселся честной народ из соседних деревень. Земля с горы смотрится далеко, простор открыт, как будто душа приветливого человека.

Воздух туго бьет в лицо, и жадно вдыхаешь его чистоту, настоянную на полыни, ромашке и малиновых цветах чебреца. Внизу, на округлой площадке, будто нарочно сделанной для артистов, сменяют друг дружку солисты и сельские хоры в народных костюмах, группки старух в старинных домотканых одеяниях и девушки в современных кофточках. О Тургеневе и о Бежином луге песен не поют, их, пожалуй, и нету, но то, что представлено, к радости, ничего не имеет общего с современным многоваттным сотрясанием воздуха. Поют старинное, дорогое, прямо скажем, уходящее, а из современного – доброе, проверенное, выбранное в море разливанном со вкусом и удивительным чувством меры.