Майстра

– Еще один собачий знаток, – сказал Пермяков.

– Размерами почти не отличаются, – возразил Меньшов. – А вот такую собачку вы знаете? Той-терьер называется. Комнатная. Величиной не больше рукавицы, мордочка, будто у крысенка, тявкает по-кошачьи. Любит спать в постели с простыней.

– Го-го-го, – загрохотал Пермяков.

– Как-то отец мой, – продолжал Меньшов, – будучи еще в соку и в силе, крепким деревенским мужиком, поехал на лошади на базар. В Елец. И меня взял с собой. А до золотоглавого Ельца от нашей деревеньки ни дать ни взять километров тридцать пять – сорок будет. Поехали мы, чтобы телятину сбыть, – как раз телка тогда зарезали, – да еще обнову домашним купить, ну, в общем, крестьянские дела надо было справить. Выехали затемно, на небе еще Млечный Путь полыхал – у нас, на Орловщине, называют его красиво – Весь Жар, – и не заметили в темноте, что за телегой увязалась брюхатая дворняга. По кличке Репа. Спохватились, когда деревня уже осталась за ста буграми. Домой не прогонишь... Да и не уйдет собака, хозяев не бросит... Так и прибыли в город – мы на телеге, Репа пешком. Пока батя торговал телком да ходил по лавкам, тряпье подбирал, Репа ощенилась под телегой. Посмотрел мой родитель на скулящее мокрое потомство Репино – и хвать за голову: щенков пять штук, все слепыши, загнутся в дороге, да и что везти это богатство домой – все равно топить в реке. И Репу оставлять со щенками жалко. Поскреб батя затылок, махнул рукой – пропади ты пропадом, проще другого сторожа во двор привести, чем Репу с елецкого базара эвакуировать. Словом, уехали мы домой. Прибыли уже ночью, часов в двенадцать. Я в дороге уснул, меня сонного с телеги сняли, в избу перенесли. А утром, выйдя на крыльцо, мой батя увидел, что Репа как ни в чем не бывало сидит на дворе у будки и облизывает пятерых щенят. Батя так и бухнулся на колени перед собакой. А что ему оставалось делать? Мать выходит корову доить, а батя на четвереньках стоит перед собакой и слезы льет. И смех и грех. Так как же Репа смогла за одну ночь, да ч то неполную, перетащить из незнакомого города, за целых сорок километров расположенного, пятерых щенят? Как, скажите?

– Как? – задумчиво переспросил Стругов и вдруг надсадно, вязко закашлял: «Гха-гха!», – глаза его налились слезами, вобранная в плечи голова затряслась мелко, и весь он сделался неуклюжим, слабым, покорным. Откашлявшись, он тяжело, одними ноздрями, втянул в себя воздух, выдохнул – видно, это принесло ему облегчение, быстро вытер слезы. – В-вот, черт... Хоть в госпиталь ложись.

– У тебя пневмония, майор, – лениво произнес Пермяков. – А ты летаешь. Если в дороге закашляешься, грохнуться можем.

– Не грохнемся. Алексей вон поведет. Он и штурман и пилот. А что касается собаки, Репы этой, как она щенят перенесла, то я как-то наблюдал... Возьмет мать одного щенка зубами за шиворот, оттащит метров на четыреста, возвратится за другим. Щенята маленькие, сопливые, незрячие, пищат, словно комары.

Стругов замолчал. Слышно было, как мелкая волна с вкрадчивым шорохом бьет в бок островка. Даже Пермяков погрустнел.

– Может, пойдем, майор? – шепотом спросил он.

– Говорят, что многие матери бросают своих детенышей. – Стругов поднес к лицу руки, повернул их ладонями вверх – мозолистые бугры были костяными от рукояти шаг-газа. Пошевелил пальцами. – Мерзнут. Как обморозился в сорок первом под Москвой, когда фрицы перли по-сумасшедшему, так с тех пор и мерзнут. И зимой и летом. Он прикусил губу редкими верхними зубами. – Вот так. А вообще, закругляя разговор, – многие матери бросают своих деток. Да. Матери – волчицы, медведицы, барсучихи, кошки, лисицы, кабанья отродь – все бросают. А собаки – никогда!

Он прикрякнул, поднялся. Стряхнул с колен песок. Обе собаки вскочили следом.

– Не удался у нас обед. Колбасу оставим для собак. Завтра, когда вернемся, еще привезем.

– Может быть, забрать с собой? Вдруг новый вал? Пропадут. – Из-под толстых бледных век штурмана выплеснулись на Стругова заинтересованность и любопытство.

– Вала больше не будет, – сказал майор. – Метеорологи точно предсказали. А что касается собак, то не пойдут они с нами. Так мне кажется.

– Как это так не пойдут? – возмутился Пермяков. – Повязать их по лапам – и в вертолет.

– Надо ли обшаривать еще? – спросил Меньшов. – И так все прочесали.

– Надо. Таков приказ. А мы – люди военные, приказы привыкли исполнять.

Вторичный осмотр Охотничьего Става ничего не дал, остров был пуст, лишь Меньшов нашел в ракушечнике пуговицу от плаща, но она была старой, растрескавшейся, года два пролежала в песке, не меньше, и к исчезнувшим охотникам никакого отношения не имела. Вернулись к вертолету.

– Ну что, шерлоки холмсы? В обратную дорогу?

– А как же с собаками, товарищ майор? – жалобно спросил штурман. – Может, вот ту, пятнистую, заберем? – Гупало подошел к сеттеру. – А кирпичный – этот пусть остается... Как?